— Сначала все было как в тумане. Месс подошел ко мне, надел перчатки, взял меня за руки и сказал, скривившись и отворачивая лицо, что от меня жутко воняет. Но я его слова слышала как сквозь сон и не обиделась. Он сжал мои руки — меня будто током ударило, и я потеряла сознание. А потом я очнулась и почувствовала, что я абсолютно здорова. Мне стало так легко-легко, сразу захотелось прыгать и бегать, размахивать руками, смеяться во весь голос. Тут ко мне подскочили журналисты, чтобы взять интервью. — Мы его читали в "Бегунке". — Вы поняли мой привет? — А как же! Спасибо, Ванда.

— На благодарность не отвечают благодарностью. Ладно, хватит разговоры разговаривать, время не стоит на месте. Давайте трогайте, дорогие!

С этими словами Ванда развернулась и помчалась вниз, а паломники снова двинулись вверх по дороге, становившейся с каждым ярусом все круче и круче.

Зеленый финиш они прошли втроем, пройдя мимо встречавших их служителей. Их пропустили, а потом снова натянули за ними зеленую ленту. На балконах, включая белый балкон Мессии, не было ни души.

После семидесятого яруса на балконах вновь стали появляться зрители, и друзья поняли, что они поднимаются наверх уже не так быстро, как прежде, что отставшие паломники начинают их постепенно догонять. Причина была в крутизне дороги, замедлявшей движение коляски. Да и сама коляска стала скрипеть и дребезжать: удвоенный вес сказался на ней.

— Теперь, Ланс, мы больше не будем садиться к тебе в коляску, — сказал Жерар. — Я боюсь, что она вот-вот развалится — и что тогда?

— В таком случае, — сказал Ланселот, — может быть, вам оставить меня и шагать вперед на своих двоих? У вас это получится быстрее.

— Ни за что на свете! — воскликнул Тридцатьпятик. — У тебя в коляске столько вкусных вещей: считай, если хочешь, что мы везем не тебя, а наш буфет.

И они продолжали идти рядом с Ланселотом, по очереди толкая коляску, чтобы он мог поберечь свои руки.

Некоторые зрители подбадривали их криками, у многих в руках были картонки и платки с нарисованным цифрами "35" — это были болельщики Тридцатьпятика. Но были и другие, кидавшие в них банки из-под энергена, наполненные песком и мелкими камнями.

Ветер, всегда дувший на высоких ярусах Башни, усиливался. Когда они шли по северной стороне Башни, ветер слабел, но как только они выходили на восточную сторону, он начинал дуть им в лицо, а на южной стороне ветер нес мелкую горячую пыль и дул с такой силой, что едва не опрокидывал коляску и прижимал их к самым балконам, а это было плохо — тут зрители на них только что горячую смолу не лили. Можно было, конечно, идти по наружному краю, прячась от ветра за ограждением дороги, но здесь пришлось бы проходить под самыми распятиями, а это было тяжело и страшно: с трупов прямо на трассу падали куски разлагающейся плоти и капала зловонная жижа.

Дженни вела в монастыре жизнь напряженную, переходя от трудов к молитвам, от уныния к надеждам. Но как ни старалась она занять свой ум работой, душевного покоя она ей не приносила. Сестры, видя ее томление, старались ее утешить.