– Навряд ли, – улыбнулась я.

– То же и с такси! – заявил Кирюша. – В жизни никогда нельзя кидаться на дерьмо. Жди хорошего!

– Не хотелось стоять до полуночи на дороге, – оправдывалась я, поднимаясь по лестнице.

Кошечкин толкнул плечом дверь.

– Давай смелей!

Но я замерла. Перед моими глазами открылся длинный, как тоннель под Ла-Маншем, коридор, оклеенный разными обоями.

– Не тормози! – приказал Кирюша и втолкнул меня внутрь.

– Это коммуналка? – робко спросила я, двигаясь мимо бесконечных дверей.

– Нет, – сообщил байкер-парикмахер, – отдельные квартиры. Раньше тут было общежитие военного завода, но в девяностые предприятие стало умирать, и директор, отличный мужик, напоследок сделал сотрудникам подарок – переоборудовал общагу в отдельное жилье, где и прописал весь народ. У меня здесь две квартиры. Запоминай дорогу. Три раза налево, четыре направо, один раз вниз по лестнице, два вверх и опять бери левее. Не перепутай, коридор ветвится, там другие люди живут. Во, наша дверь. Мы от всех отгородились, у нас коллектив сплоченный.

– Мне кажется, мы дошли уже до мавзолея, – хмыкнула я. – Выгляну в окно – и увижу Красную площадь.

Кошечкин отворил железную дверь, и передо мной вновь оказался коридор. Но довольно узкий и короткий, и заканчивался он аркой, за которой горел свет.

– Тебе сюда, – заявил Кирюша и открыл хлипкую невзрачную дверь белого цвета, какие бывают в небогатых офисах.

Я сделала глубокий вдох. Однако квартирка-то интересная. Представьте себе купе поезда, в котором одна верхняя полка, а вместо нижней – столик и две табуретки. Окно маленькое, круглое, находится под потолком, у стены под ним расположен комод, кокетливо прикрытый самовязаной кружевной салфеткой, подозреваю, что ее сплели лет за пятьдесят до появления на свет Белки. На противоположной от койки стене прибиты крючки и висит занавеска. Это своеобразный шкаф – повесишь одежду на загогулины, задернешь шторку, и порядок.

– Ванная! – торжественно заявил Кирюша, открывая крохотную дверь, вроде тех, что делают в загородных домах владельцы собак, чтобы они сами могли выйти на прогулку. – Немного неудобно с непривычки, но потом приспособишься. Наклоняйся и вползай.

Я согнулась почти пополам и втиснулась в кубатуру, напоминающую поставленный на попа гроб. С низкого потолка торчала головка душа, из стены выглядывал кран, над ним висела полочка, в углу скромно жался унитаз, рассчитанный на не очень крупного гномика.

– Раковины нет, – крикнул Кирилл из «комнаты», – без нее пользуйся краником. Лей воду прямо на пол, не стесняйся, она утекает в слив. Ну как?

– Круто! – ответила я и, встав почти на четвереньки, выбралась наружу. – А где кухня?

Кошечкин поманил меня рукой.

– Снаружи. На четыре наши квартиры одна. Но далеко бежать не придется.

Я вышла в коридор вслед за Кирюшей, просеменила метров пять, миновала арку и очутилась в квадратном, примерно двадцатипятиметровом зале, посреди которого расположился стол, накрытый красно-белой клеенкой. Кухня мало напоминала коммунальную. Холодильник здесь был один, плита тоже одна, на мойке стояла бутылочка с жидким мылом и лежала желто-зеленая губка. Окна не наблюдалось. Стену напротив двери украшал громадный плоский экран. Еще тут стояли диван, на котором мирно сопел парень в трусах, и четыре кресла. В одном из них уютно устроилась старушка со спицами.