Так проводила я с ней часок-другой, не выпуская руки, лежавшей поверх одеяла; мы вели нескончаемые очаровательные беседы; Розетта, вся поглощенная любовью, была, однако, настолько уверена в успехе, что свобода и жизнерадостность суждений почти ей не изменяла. Лишь иногда страсть набрасывала на ее веселость прозрачную пелену сладостной меланхолии, сообщавшую красавице еще больше пикантности.

И впрямь, где это видано, чтобы юный дебютант, каким я притворялась, не счел себя на верху блаженства от выпавшей ему подобной удачи и не воспользовался ею как нельзя лучше! Розетта, в самом деле, была не из тех дам, с которыми можно обойтись чересчур жестоко, и не зная толком, чего от меня ждать, она уповала уж если не на мою любовь, то, во всяком случае, на свои чары и на мою молодость.

Однако дело начинало несколько затягиваться и выходить за отведенные ему сроки, и она забеспокоилась: льстивые речи и пылкие уверения, к которым я прибегала все чаще, едва ли могли вернуть ей прежнюю безмятежность. Ее удивляли во мне две вещи, и она подмечала в моем поведении противоречия, коих не могла истолковать: на словах я была горяча, а в поступках — холодна.

Тебе ли не знать лучше всех, милая Грациоза, что дружба моя обладает всеми признаками страсти: она бывает стремительной, пылкой, слепой, с любовью ее роднит даже ревность, а к Розетте я питаю почти такую же дружбу, как к тебе. Воистину ей легко было ошибиться в природе моего чувства. Заблуждение Розетты было тем глубже, что мой наряд не позволял ей заподозрить ничего другого.

Поскольку я еще не любила ни одного мужчину, избыток моей нежности словно изливался в дружбе с девушками и молодыми женщинами; в дружбу я вкладывала то упоение и экзальтацию, с какими делаю все в жизни, ибо умеренность мне чужда во всем, а в особенности в сердечных делах. Для меня в мире есть только два сорта людей: те, кого я обожаю, и те, кого ненавижу; прочие для меня все равно что не существуют, и я спокойно направлю прямо на них своего коня; в моем сознании они не отличаются от булыжников мостовой и от каменных тумб.

Я по натуре общительна и очень ласкова. Иной раз, забывая, как могли быть истолкованы подобные жесты, я, прогуливаясь вдвоем с Розеттой, обнимала ее за талию, как обнимала тебя, когда мы гуляли с тобой вместе по пустынной аллее в глубине дядиного сада; или, склонясь к спинке ее кресла, пока она вышивала, я перебирала в пальцах нежные золотистые завитки на ее полной округлой шейке, или тыльной стороной ладони приглаживала ее прекрасные волосы, собранные гребнем, полируя их до блеска, или позволяла себе иные ласковые ухищрения, к которым, как тебе известно, привыкла в обращении с моими милыми подругами.

Она и мысли не допускала о том, чтобы приписать все это обычной дружбе. В общепринятом понимании дружба не простирается так далеко; но видя, что дальше я не иду, она в душе удивлялась и не знала, что и думать; наконец она остановилась на мысли, что все это — следствие моей великой робости, которая происходит от крайней моей молодости и неискушенности в любовных делах, а потому следует ободрить меня всевозможными поощрениями и милостями.