— Крови захотели? Крови? — истерически закричала простоволосая женщина с искаженным ненавистью лицом, подбегая к пожилому полковнику, принявшему команду сводным отрядом. В руке ее была бутылка с молоком, на горлышке которой напялена соска. — Так вот тебе, вот… — бутылкой ударила в глаз полковнику. Все произошло так молниеносно, что никто не успел ни задержать ее, ни узнать имя. Полковника, обливающегося кровью, поволокли под руки в здание вокзала.

Рабочие подняли тела своих товарищей и понесли.

— Куда вы их?

— К господину губернатору, чтоб он издох! Привлеченные новым шумом и криками, на перрон вышли из вокзала Штакельберг и Прескот. Но не успели они ступить и нескольких шагов, как к ним направилась скорбная группа. Рабочие с обнаженными головами, с лицами, дышащими злобой и отчаянием, поднесли трупы и положили к их ногам.

— Вы хотели свежего мяса? Вот вам, нате, жрите! — сказал рабочий Овсеенко.

Женщина харкнула прямо в лицо барона, повернулась и пошла.

— Дело принимает дурной оборот, — сказал генерал Прескот вице-губернатору Штакельбергу.

— Смотъя для кого! — нагло ответил барон, шевеля рыжими усами. — Считайте, что вы уже нагъяждены его импеятойским величеством за усейдие.

— Польщен-с! — щелкнул каблуками генерал. — Но как замолить это перед господом богом?

— Не огойчайтесь. Я за вас, так и быть, лишний йаз лизну йаскаленную сковойодку в аду!

Александр видел, как из вестибюля вокзала вышла грустная процессия, человек сто пятьдесят. Пением «Вечной памяти» и рыданиями сопровождали они скорбную группу. Четверо попеременно несли тело молодого человека. Обрастая все большим числом сочувствующих, толпа медленно поднималась по Безаковской улице в сторону Бибиковского бульвара. А на тротуарах, сколько видит глаз, выстроились зрители. Мелькали носовые платки. Всхлипывали женщины. Грозили кулаками мужчины.

Комитет без всякой команды собрался на явочной квартире на Малой Васильковской. Гостеприимная горничная пропустила их в большую комнату, слегка зардевшись, увидев, что Шлихтер пришел с дамой. Люди сходились быстро, и с парадного и с черного ходов. Вид у всех обескураженный. Все потрясены и подавлены. У некоторых на лице следы казацкой плетки. Каждый приход встречался с грустной радостью, как явление «с того света».

— Мы вовремя изменили адрес, — сказал Вакар Шлихтеру. — Вчерашняя квартира у коммивояжера разгромлена. Мельницкого взяли.

— Он разбрасывал листовки в трамвайном парке, прямо под носом полиции, — пояснила Евгения. — Кто-то указал на Андрея. Его сразу же выпотрошили и, конечно, отобрали уйму листовок. Он в Староконюшенном участке на Житомирской! Шлихтер тяжело вздохнул.

— Жаль парня, — произнес Дижур. — Принимаю меры, чтобы его вызволить, но туго идет, ой как туго… Власти перепуганы собственной лихостью.

— А жертвы? — спросила Евгения.

— Подсчитываются! — буркнул недовольно Дижур. Заходящее солнце золотило рамы окна. Вдали, за коньками крыш, виднелись скаты покрытых зеленью холмов. Озабоченные своими делами, снуют в разные стороны прохожие. На тротуаре ребятишки играют в «классы». Шлихтер оторвался от окна.