Борьба с царизмом значительно сложнее, чем жертвенно-героические акты отчаянных одиночек. Это борьба классовая. Надо было вызвать равную землетрясению или мировому катаклизму битву трудящихся за освобождение человека от гнета эксплуатации. Надо было поднять на борьбу миллионные массы, а это невозможно без огромнейшей организационной работы. Ведь только революционный народ, а не удачливый террорист, везучая группа заговорщиков или думские краснобаи смогут свергнуть гнет самодержавия. Вот она, та правда, которую он так настойчиво искал. Эта правда — пролетарская революция!

Знакомство с гениальным анализом капитализма, проведенным Карлом Марксом, заставило глубоко задуматься Александра Шлихтера. Доморощенные Невтоны считали умозаключения Маркса «от лукавого». России, строчили они, уготован иной путь развития. Русское общество не разграничено на классы. Буржуазия робка и бессильна. Рабочий класс — это только полупролетариат, никогда не порвущий пуповину, связывающую его с селом. Отсюда крестьянство — движущая сила революции, через сельскую общину — к социализму!

«Хорошо ли я знаю не официальную, а подлинную Россию и те подспудные процессы, которые в ней происходят? — думал Александр, хватаясь теперь за каждую весточку с родины. — Нельзя ли методом Маркса проанализировать российскую действительность?»

Он намечает ряд экономических исследований, которые обязательно нужно провести. Но прежде всего, как и раньше, его интересует село, та таинственная деревня, о которой велось так много споров между народниками и марксистами и которую никто как следует не знал.

Но были споры, с которых Шлихтер уходил глубоко удрученный зияющими пробелами своего образования. А ведь плехановцы выше всего ставили именно теоретическую подготовленность. Эрудицию и любовь к эрудиции. Глубокое знание Марксизма и умение отстаивать его основные положения на любом уровне. И тут открылась одна из ведущих черт характера Александра: неимоверное, непреклонное упорство, с каким он стремился к поставленной цели. И чем сильнее сопротивление, тем мощнее прилив сил, напор, воля!

Да, это была нелегкая пора. Надо было всю клокочущую, молодую, нередко неосознанную революционность ввести в твердые организационные рамки.

— Надо организоваться, — говорил Александр Евгении. — Я не могу жить, если не чувствую локтя товарища. К этому приучила меня гимназическая и университетская нелегальщина. Ведь слово без дела — это только слово! Но весь вопрос, с чего начать.

Русских в Берне было хоть пруд пруди. Банально, конечно, сравнивать этот город с Ноевым ковчегом, где семь пар чистых и семь пар нечистых, но что-то подобное приходило на ум, когда Александр встречался с оторванными от родины юношами и девушками самых различных политических взглядов, ориентации и надежд.

Основной же публикой были студенты-недоучки, такие же, как и Шлихтер, юноши с «волчьими билетами». Встречались среди них и те, кто уже отведал тюремной баланды. Всех их объединяло глубокое убеждение в необходимости насильственного свержения ненавистного самодержавия. Но чувства обгоняли понимание объективных законов развития общества, и потому многие находились в плену эффектных, но утопических идей. Доморощенные анархисты устраивали сборища у могилы Бакунина. Буйные головы, вслед за народовольцами, верили во всемогущество террора. Бланкисты мечтали о вооруженном захвате власти в надежде, что народ поддержит храбрецов. Вот где было раздолье для дискуссий, диспутов, споров, доходящих чуть ли не до рукоприкладства, но не нарушающих дружественных отношений.