Но додумать эту мысль не удалось, меня наконец-то окутала мягкая тьма беспамятства.

Проснулся я почти через сутки и уже практически в человекообразном виде. Боль от расставания с Маришкой не исчезла, но перестала заслонять весь мир и теперь тихо устроилась где-то на границе между сознанием и подсознанием.

– Ваше высочество, выпейте вот это, – предложил мне Боткин, который сразу оказался рядом, стоило мне только проснуться.

– Если это то, чем вы меня усыпили, то не буду. Не хочу привыкать к таким лекарствам.

– Нет, что вы, это…

Далее последовала фраза на латыни, которую я, конечно, изучал. Но знал примерно так, как научный коммунизм в прошлой жизни или Закон Божий в этой. Однако на вкус лекарство действительно было совершенно другим, и я его употребил без всякого омерзения.

– Ваш брат волнуется, – заметил Боткин минут через пять, – вы в силах его принять?

– Императора-то? – усмехнулся я, вставая. Слабость еще чувствовалась, но в остальном я ощущал себя почти здоровым. – Разумеется. Проводите меня к нему, пожалуйста. Хотя нет, сначала скажите, что это за место? И где тут ближайший туалет, если вас не затруднит.

– Вы на третьем этаже Арсенального каре Большого Гатчинского дворца, его величество выделил весь этаж в полное ваше распоряжение, за исключением башни. Николай Александрович в своем старом кабинете.

– Спасибо, Евгений Сергеевич, я уже сориентировался. И вообще почти здоров, ваши лекарства очень помогли.

Быстро приведя себя в порядок и мельком удивившись после взгляда в зеркало, как это мне удалось так быстро и столь заметно похудеть на лицо, я спустился к брату.

– Алик, зачем, я бы к тебе и сам поднялся!

– Ни к чему, тебе надо блюсти солидность, подобающую венценосной особе.

– Ну, кажется, ты пошел на поправку, – с облегчением констатировал Николай. – Евгенией Сергеевич – очень хороший врач, не хуже своего покойного отца. Кстати, он, наверное, сейчас на кухне, объясняет, что тебе можно готовить, а что нельзя. Ты уж его лучше слушай, он плохого не посоветует. Знаешь, как я испугался, когда ты заболел от горя? Даже подумал – а вдруг ты оставишь меня тут совсем одного.

– Вот-вот. Помолвка у тебя когда?

– Ну… мы ждем, когда ты выздоровеешь…

– Считай, что уже дождались. Не надо тянуть, маман того и гляди перевезут в Питер, могут возникнуть совершенно ненужные трудности. Георгий с ней?

– Да.

– А Вильгельм?

– Еще не уехал, ждет твоего выздоровления. Волнуется за тебя.

– Тем более тянуть с помолвкой не надо. Проведем ее завтра, в узком кругу, согласен? И последний вопрос. Чего ты меня наверх выселил – я тебе что, мешаю?

– Да ты что? Это в связи с изменением статуса. Кстати, подумай, будешь ты себе строить новый дворец или обойдешься каким-нибудь из имеющихся. Цесаревичу ведь положено!

– Неужели? А твои дворцы тогда где, не подскажешь? Ладно, понимаю я, что нам настала пора немного улучшить жилищные условия. И что тебе лень переезжать, а потом каждый день подниматься на лишний этаж выше, вот ты меня и сплавил наверх. Уговорил, буду жить там.

Вернувшись в свои новые, еще не обжитые комнаты, я обнаружил, что меня там уже ждут Вильгельм с Маргаритой. Да уж, поставить хороший замок на дверь, а лучше два, да провести сигнализацию – это нельзя откладывать, подумал я и сообщил гостям, сколь рад их видеть. В ответ они поведали, что очень обрадованы моему выздоровлению, причем оба говорили по-русски. Вильгельм – с акцентом и ошибками, а Рита – почти безукоризненно. Потом кайзер отправил Маргариту, сказав, что у него ко мне есть конфиденциальный разговор. Когда она вышла, Вилли с заговорщическим выражением лица заявил: