Франкон провел Эмму сквозь разрушенную арку старых ворот.

– Что же все-таки случилось, дитя мое? – спросил он, когда Сезинанда приняла у него Гийома.

Эмма не отвечала, разглядывала столпившихся вокруг паломников. Многие видели ее впервые и глядели, как на Богородицу. Ей это явно нравилось, как всегда нравилось быть в центре внимания.

Вразумительного ответа Франкон так и не получил. Она что-то говорила, что очень спешила, чтобы к Троице успеть в Эрве и присутствовать при передаче мощей, а Франкон все глядел на ее кровоподтек. Она это заметила, глубже надвинула на лицо край шали. Потом отошла, увидев среди паломников молодого руанского кузнеца с женой и пасынком. Аврик жаловался, что ребенку в кузне искрой выжгло глаз, да и второй стал плохо видеть, и они с женой надеются, что мощи нормандского святого помогут ему поправить зрение.

Что послужило причиной прибытия Эммы в Эвре, Франкон узнал позже, когда, наскоро отслужив вечернюю службу, вызвал охранника Эммы Беренгара. И чем больше говорил викинг, тем мрачнее становился епископ. Напускная бравада Эммы и в самом деле не ввела его в заблуждение. Скандал из-за исчезновения Эммы с Бьерном во время охоты, отвратительная сцена ревности в Гурне. А потом…

– Она удивила меня еще когда мы возвращались в Руан, – рассказывал Беренгар.

Его крест странно соседствовал с амулетом Тора на широкой груди, поверх обтягивающей торс вязаной безрукавки. Светлые волосы падали на глаза. В темной бороде явственно было много вшей, и он постоянно чесался. Сидя на дощатом полу в небольшой спальне настоятеля монастыря, он все равно казался огромным в отблеске небольшой лампады перед распятием. Старичок-настоятель предоставил это жилище епископу, и теперь за дверью стояла охрана из норманнов, а сам он ютился в крошечном дермитерии со своей братией. Их разделяла толстая стена, бревна ее были хорошо пригнаны, так что епископ и охранник Эммы могли говорить, не опасаясь подслушивания.

Беренгар вновь стал чесаться. Это раздражало епископа. «Ему непременно надо помыться в воде со щелоком», – пришла откуда-то совсем посторонняя мысль, хотя сам он, казалось, весь обратился в слух.

– Клянусь рукоятью меча, Франкон, но тогда даже мы устали от долгой езды верхом – сначала путь до Гурне, потом обратно. А Эмма же ничего не чувствовала. И при этом даже шутила, что на заду Лив достаточно ожогов, что теперь она с месяц будет подвигать табурет под коленки. Смеялась, а у самой лицо было опухшим от побоев. Лишь один раз, когда я спросил, не устала ли она, она как-то странно ответила, что физическая боль ничто по сравнению с мукой, разъедающей душу.

Тут я понял, что все же следует сделать остановку. Там было болотце с развалинами часовни среди ив. Я решил в ней сделать привал. Но оказалось, это место уже было занято под волчье логово. Мы убили волчицу и детенышей, а Эмма, глядя на это, сказала, что в том, что места христианских святилищ так заброшены и в них селится зверь, есть и ее вина, и заговорила о поездке в Эрве. Я было решил, что это просто усталый бред, но она так и не прилегла, даже когда мы все повалились. Просидела все время у костра.