– Сделай все, что полагается. Она должна быть погребена, как принцесса.

Девушку вынесли.

Роберт ни слова не сказал Эблю. Еще ночью, когда стало известно о прорыве норманнов, он был в ярости. Ходил из угла в угол по покою. Позор! После такой победы – такое поражение! Эбль выказал себя круглым дураком, позволил обвести себя вокруг пальца, как мальчишку!

Роберту уже доложили, как было дело. Несколько норманнов спустились под покровом ночи с горы и пробрались через лагерь в тыл войска, а затем подняли шум, стали трубить в рога. Им удалось вызвать такую панику, что никто и не подумал браться за оружие, когда норманны с холма кинулись на прорыв. Их была лишь горстка – измученных, полуголодных людей – и они смогли разогнать лагерь пуатеневцев, сделать так, что целое войско кинулось бежать в страхе, что сам Ролло вернулся разбить их. А норманны смогли спокойно пробиться к реке и, захватив франкские суда, уйти вверх по Эре. Подобной несуразицы еще не знала франкская земля.

Роберт справлялся об Эбле. Поначалу никто не мог толком сказать, где он. Правда, кто-то упоминал, что во время прорыва норманнов граф укрылся в хижине дровосека. Трус. Ничтожество и трус. А как хорохорился, как возмущался, что герцоги вступили в битву без него!..

Но когда Эбль верхом на жалкой кляче приехал в Шартр с телом Эммы на руках, все слова упреков замерли у Роберта на устах. У Эбля был потерянный вид, лицо залито слезами.

– Я хотел спасти ее. А тут ворвался этот Ролло. И он, видимо, решил, что я и Эмма… О, небо! Он убил ее сразу. И захохотал. Я хотел кинуться на него, мы даже скрестили мечи, но этот трус не стал сражаться. Попросту сбежал.

Роберт отвернулся, еще сдерживая ярость. Он уже знал, что Ролло все же был в Мальмезоне, безучастный, молчаливый. Почти не принимал участия в набеге. Но все же кое-кто из защитников крепости узнал его. Сейчас же Ролло уже на пути в Руан. Бог весть, чем это обернется для франков, а Эбль все твердит, что бился с самим Роллоном и что тот бежал от него.

Мразь, ублюдок! Провалил такую кампанию, покрыл себя позором… И погубил девушку. Жаль. Она была его родней, в ней текла кровь Робертинов – славная, неспокойная кровь. Дочь его брата… Да пребудет душа ее в мире.

Герцог оставил Эбля в одиночестве переживать свое несчастье. Пошел в собор. Надо заказать службу за упокой племянницы.

Его неожиданно остановил Далмаций.

– Она не умерла. Дышит.

Роберт глядел на него, не произнеся ни слова. Аббат поправил кольчужное оплечье.

– Я сразу обратил внимание, что она слишком сильно кровит. У трупа никогда не бывает столько крови. Приложил лезвие к губам, и оно потускнело. Я не мог и поверить. Однако ошибки нет. Жизнь еще теплится в ней.

Роберт немедленно подошел к Эмме. Застал у нее епископа Гвальтельма. Прелат стоял с сосредоточенным лицом, щупал запястье девушки.

– По всем Божеским и человеческим законам, она должна быть уже мертва. Но она очень сильная девочка. В ней словно несколько жизней.

Роберт тоже взял руку племянницы в свою. Удары в запястье слабые, еле заметные, все же прощупывались. Герцог взглянул ей в лицо – черная бахрома ресниц, казалось, особенно подчеркивала восковую бледность щек. И все же дочь его брата была еще жива. Чудо.