Четырёхугольник крепостей Силистия – Рущук – Шумла – Варна вызывал серьёзную озабоченность у русского командования. Особенно с того дня, когда вместо Абдул-Керим-паши Стамбул назначил главнокомандующим Мехмет-Али-пашу.

В районе четырёхугольника сосредоточилась семидесятипятитысячная турецкая армия. Столь значительные силы создавали восточному крылу Дунайской армии непосредственную угрозу. Турки могли в любой момент начать здесь наступление либо ударить по русским тылам в Румынии. Именно из этого исходил штаб Дунайской армии, выдвинув против Восточно-Дунайской турецкой армии Рущукский отряд цесаревича Александра и Нижнедунайский генерала Цимермана.

Перезрелому наследнику российского престола словно суждено было выполнять миссию защитного барьера.

Однако не станем слишком жестоко судить дела и поступки императорской семьи, тем более цесаревич выполнял предписание великого князя Николая Николаевича. Последний по-своему также был прав. Новый главнокомандующий турецкой армией Мехмет-Али-паша, взяв в свои руки Восточно-Дунайскую армию, начал готовить её к наступлению. По его настоятельному требованию Стамбул, сняв с Кавказского театра четырнадцать таборов пехоты, направил их в распоряжение Мехмет-Али. Одновременно тридцать шесть новых таборов формировались внутри четырёхугольника крепостей…

К концу июля Мехмет-Али-паша, сформировав полевую армию, сосредоточил её у Разграда. А от Разграда до Плевны сто двадцать вёрст.

Балканы! Стара Планина! Мать-Покрова вольнолюбивых болгарских гайдуков…

Высокие горы в зелёном лесном массиве, гранитные скалы. Леса, поляны, на которых вольно разросся дикий шиповник. Разлапистые грецкие орехи, а у вершин сочные травы с крупными и мелкими цветами, жёлтыми и синими, белыми и красными, отчего всё кажется огромным, искусно сотканным ковром.

– Выпаса-то! – вздыхают солдаты.

У Хайнкиея полкам дали короткий отдых. Предстояло пройти тридцативёрстный перевал. Узкая каменистая тропа петляла вверх к ослепительно белеющим вершинам. Тропа терялась в угрюмо насупившихся горах, где гулял пронзительный ветер и клочьями зависали на скалах рваные тучи, а под обрывами рокотали бурные реки.

– Весьма неприветливая картина. – Глазастый Гурко приподнялся в стременах. – Пейзаж не для солдата, а для кисти художника Верещагина.

– Пожалуй, – подтвердил Столетов.

– А что, братцы, – обратился к стрелкам Гурко, – пожалуй, здесь и шинелишка пригодится?

– Раскатаем, ваше превосходительство! – ответил за всех бойкий солдат.

– Иосиф Владимирович, пустите в бой болгарских ополченцев, они рвутся в дело.

– Похвально, похвально, что вы ратуете за своих воинов. Вам, Николай Григорьевич, вместе с 27-м Донским полком держать Хайнкией.

Поручик Узунов стоял в группе проводников и хорошо слышал разговор генералов.

– Но, Иосиф Владимирович…

– Никаких «но», Николай Григорьевич. Нам предстоит серьёзное дело, и, при всём моём уважении к болгарским воинам, здесь я могу положиться только на русского солдата. Вашим же дружинам надлежит обстреляться. Убеждён, они ещё успеют показать себя, так и передайте ополченцам.