— А верхом ты ездил?

— Не помню, — ответил Фарамунд убито.

— Ладно, — сказал Долм со смешком, — это мы сейчас увидим.

— Как?

— Почему бы тебе не попробовать сесть верхом? Прокатись чуть по двору! Может быть, что-то вспомнишь.

Кони вскинули головы, на Фарамунда из каждого стойла смотрели добрые коричневые глаза. Он любил коней, они его знали и любили. Долм, похоже, нарочито не сказал, на какого коня можно сесть.

Фарамунд остановился возле могучего вороного жеребца. Тот вскинул голову, мощные челюсти все еще перетирали отборный овес. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Фарамунд ощутил толчок в груди.

Долм вытаращил глаза, когда Фарамунд вывел жеребца:

— Ты что? Сесть на этого зверя?

— А что, скинет?

— Не обязательно, — ответил Долм, он широко улыбался, — но и слушаться не станет. Он знает только самого хозяина...

Фарамунд быстро оседлал, его пальцы ласково коснулись подрагивающей кожи умного сильного зверя. Долм ахнул, когда этот человек вскочил в седло, не коснувшись стремени.

Жеребец дико заржал, то ли от изумления, то ли оскорбившись, поднялся на дыбы. Крепкие копыта замолотили по воздуху с такой силой, что разбили бы любые черепа вместе со шлемами.

— Останови!..

Фарамунд услышал далекий удаляющийся крик. Мимо мелькали стены. Далеко впереди блеснул свет, ворота распахнуты, в бург медленно заезжает повозка.

Он успел увидеть насмерть перепуганное лицо, вскинутые руки, словно возница защищался от призрака. Конь каким-то чудом перемахнул наискось повозку, под копытами загремела сухая, утрамбованная колесами земля.

Ветерок превратился в сильный встречный ветер. Копыта стучали часто, стук перешел в мелкую дробь, словно из порванного мешка сыпался сухой горох.

Он ощутил, что конь слушается, и что, самое дивное, он сидит на нем так, как будто родился и жил в седле. А этот могучий зверь несется уже как птица над землей, словно огромный стриж! Ветер свистит в ушах, треплет волосы, а грудь разбухает, то ли раздуваемая ветром, то ли потому, что изнутри рвется неведомое ликование...

Дурацкое ликование, ведь он раб, он слуга этих людей, но почему так счастлив, так безумно рад, что земля несется навстречу, исчезает за спиной, ветер уже не треплет волосы, а дергает, далекий горизонт приближается быстро! Оттуда появляются дома и деревья, но дальше еще мир, еще люди, еще неведомые страны, еще Неведомое...

Он внезапно заорал, завопил, даже пытался свистеть, но воздух раздувал рот и выворачивал губы, вбивал свист обратно. Ноги напряглись, он чувствовал, что вот-вот взлетит в небеса, что с ним творится нечто неведомое, непонятное...

Конь начал хрипеть, с удил срывались клочья желтой пены. Он сам хотел мчаться и мчаться, но бока покрылись мылом, раздувались часто и бурно, словно жабры у выброшенной на берег рыбы.

Долм вскочил с бревна, едва заслышал стук копыт. Лицо его было бледным, в глазах страх.

— Цел? — вскрикнул он. — Конь цел?

— В порядке, — прохрипел Фарамунд. Его раскачивало в седле от усталости. — Он как ветер...

— Еще бы! Это же конь Свена! Если бы с ним что случилось, хозяин бы нам обоим головы снял...