— Яра! — возвращаясь рявкает самый взрослый из Зольниковых мужчина.

— Это чтобы легче опознать, — ухмыляется она.

— Уходим. Сейчас сюда чужие маски-шоу нагрянут.

Они уходят, оставляя дверь открытой.

Ну вот… Зольникова спасли.

А тебя — нет.

Чего делать будешь? Надо ехать домой. Не приеду, достанется Оле и маме…

— Братишка… — онемевшими пальцами ощущаю, как сжимают мою руку.

— Ванечка, да не трогай его, пусть спит.

Брат?..

— Он говорил сейчас что-то. Я не смог разобрать, — точно, голос Ивана.

— Да под «галей» знаешь как плющит, он тебе по нарассказывает сейчас… — а это Яра. — Вот смотри, я читаю как раз… тут еще как побочка — навязчивые идеи и тревога.

— Мне не нравится, что он в отключке. Давай разбудим, Яр?

— Не трогай. Ему будет плохо, если его растормошить.

Голоса гулкие, как из бочки. И немного плавают, словно их источник то приближается, то отдаляется.

Губы онемели и не слушаются.

Где я?…

Снится мне, как говорят Яра с Иваном или на самом деле слышу? Веки словно налиты свинцом. Мне кажется, я лежу на поверхности воды. Меня покачивает… То тону, то всплываю. Сквозь с трудом приоткрытые веки, через ресницы, вижу тусклый свет.

Что-то важное я забыл. Тревога накатывает. Хочу позвать Ивана, но голосовые связки не слушаются. Напрягаюсь через силу. Едва слышно мычание. А еще сон какой-то страшный был, как Настя хотела сделать со мной что-то. Что-то такое, что вызывает панику, истерику и неконтролируемый животный ужас. Как в кошмарах, в которых ты скован и люди в белых халатах ставят над тобой какие-то дикие жестокие эксперименты. Или… не снилось?

Тянет забить на всё и поддаться этой слабости и тупости. И поспать еще. Но тревога заставляет всё время выныривать на поверхность. Потому что…

— Настя…

— Ты слышала?! «Настя».

— Бредит.

— А вдруг что-то важное пытается сказать?

Да. Это очень важное. Сжимаю руку брата в ответ. Чувствую, что движение и гул останавливаются. Толчок от инерции торможения.

Надо проснуться. Чего ж так тяжко? Слышу знакомый звук, словно отъезжает дверь фургона.

— Как Серёга? — Виктор.

— Хе-ро-во… — медленно бормочу я, едва двигая непослушным языком. — …Се-рё-га.

Слышу суету вокруг себя. И снова у меня ощущение, что вырезан кусок моей жизни и концы очень плохо смонтированы.

— Где я?

— В фургоне ты.

Это я уже понял. Оглядываюсь, глаза все время расфокусируются, и я с большим трудом навожу фокус обратно.

Чёрный бархат. Красные портьеры. Низкий потолок… надо мной надпись «Покойся с миром».

— Катафалк что ли?

— Он самый. Удобно, просторно, искать будут в последнюю очередь. И арендовать — раз плюнуть.

«Ну спасибо, родненькие!» — истерично дергается уголок моих губ.

— Город какой?… Владикавказ или… Москва?..

— Уууу…

— Зашибись!

— Владикавказ.

— Что последнее помнишь, брат? — Андрюха считает мой пульс.

— Настю…

Губы её разбитые помню. И как мою и так покачивающуюся башню окончательно снесло. Воспоминания начинают наплывать непоследовательными кусками, сменяя друг друга.

— Так, давай-ка ближе к нашим баранам, — подложив портфель на колени, дядька разбирает какой-то разбитый телефон, сидя у меня в изголовье. — Как ты докатился до такой жизни?