Хорошо помню, как в пору моего детства, в 1960-е годы, среди новогодних тостов взрослые обязательно пили за мир, причем, совершенно искренне, иногда блистая невольной слезой. Среди моей родни многие осиротели и овдовели в минувшую войну. Здравиц в честь партии и правительства не помню, а вот за мир рюмки поднимали обязательно. Кстати, в 1970-1980-е, когда я сам уже поднимал бокал в новогоднюю ночь, ощущение хрупкости мира и необходимости его сохранения не покидало сердца. Мы знали, что на границе тучи, как ходили хмуро, так и ходят. В газетах постоянно мелькали карикатуры на звездно-полосатого дядю Сэма, который, гнусно ухмыляясь, жонглировал атомными бомбами.

Нет, я не был наивен и понимал, что оставшаяся со времен Коминтерна некая социалистическая озабоченность во внешней политике могла истолковываться как опасная наступательность. Да, мы не всегда обдуманно мчались туда, где загоралась революция и в лексиконе взявших власть появлялось слово «социализм». Но в соединении с нашим исконным оборонительным сознанием и миролюбием (худой мир лучше доброй ссоры) эта наступательность в итоге выливалась в строительство в странах-союзницах плотин, заводов, школ, больниц, в защите их от империализма и неоколониализма, которые многим казались тогда выдумкой телевизионных пропагандистов, вроде Боровика, Бовина или Зорина. Но неоколониализм пришел к нам, на развалины СССР, и сразу поняли: нет, не выдумка. Способ существования Запада как планетарного кровососущего насекомого стал очевиден, когда наши богатства по компрадорским пульсирующим хоботкам начали стремительно утекать за рубеж, обескровливая страну.

Хорошо помню ощущение беззащитности, которое поселилось в душе в 1990-е, оно было особенно болезненно для нас, росших с уверенностью в мощи державы-победительницы Гитлера. А ельцинская гоп-стоп-компания тем временем как раз доламывала некогда могущественную советскую армию, подбираясь уже к атомному щиту. Не изменись политический курс с приходом Путина, вполне возможно, вместо Алеппо сейчас была бы Москва. Невозможно? Почему же? Белград – тоже столица, большой древний город, и я видел его еще дымящиеся руины. Кстати, я уверен: если предательство правящей верхушки в 1990-е не будет осуждено на государственном уровне, а имена врагоугодников не названы вслух и не заклеймены «позором и нехорошими словами» (как выразился простодушный герой советского кинофильма), мы не застрахованы от новых «беловежских пущ» и «загогулин», лишающих наш народ средств обороны и ответного удара. Почему с этим медлят? Не понимаю… Вякая личная благодарность имеет государственные пределы.

Как-то в середине 1990-х мы встречали новый год в литературном кругу, и кто-то поднял бокал за то, чтобы снова наша броня стала крепка, а танки быстры. Вдруг один литератор с либеральной паскудинкой во взоре удивился: «А зачем нам броня? На нас никто не собирается нападать!» «Как на Хиросиму?» – уточнил я. «Причем здесь Хиросима!» – вскричал он с той истеричностью, какая появляется у некоторых людей, когда им нечем возразить. Сейчас он живет в Америке и пишет статьи о том, что пока Россия не будет разгромлена, переформатирована и разделена на десяток независимых государств, цивилизованное человечество не может спать спокойно. Оно и не спит, трудится, строит военные базы по периметру России, вводит против нас санкции, гнобит наших инвалидов-спортсменов… Да мало ли еще всякого… Но в сердце снова поселилось чувство нашей непобедимой правоты. В новогоднюю ночь я и выпью за эту историческую правоту, обеспеченную двумя старыми союзникам – Армией и Флотом – и третьим, новым, – воздушно-космическими войсками!