В этот раз он увидел, что ворота распахнуты настежь.

– Товарищ старшина, вставайте…

Он вскочил на ноги еще до того, как проснулся окончательно. Хрустнул суставами, потянулся к автомату. Сон не забывался, но Степан усилием воли заставил себя не думать о нем, отодвинул в самый дальний угол сознания мысли о распахнутых воротах. Почему – распахнутых? Стоп.

Он зевнул и посмотрел на Сашку Конюхова, державшего в руках ремень с кобурой. Застегнул пряжку, поправил кобуру, привычно почувствовав тяжесть парабеллума. И только глянув на длинный, наспех сколоченный стол, заваленный консервными банками, уставленный кружками и бутылками, проснулся окончательно.

– Н-да… Погуляли вчера, не посрамили особого взвода, нечего сказать. Санька, где наши?

– Все здесь, кто чем занимается. Оружие чистят, дырки штопают. Альвы как всегда… ножи точат, – Конюхов махнул рукой вдоль улицы, заваленной грудами закопченного битого кирпича. Уцелевшие дома слепо таращились оконными проемами. – Только Никифоров ни свет ни заря куда-то потащился. Хочу, говорит, сфотографироваться у этих, как их… Бранденбургских ворот, что ли.

– Грамотный, – хмыкнул Нефедов, туго затягивая шнурки на высоких ботинках, – откуда только знает про ворота, бурят хитромудрый?

– Так они вчера альбом притащили, уже за полночь. Капитан переводчиков с ними, поддатый тоже. Говорит, название «Все виды Берлина». Вот они вчера и спорили, кому что больше из этих видов нравится. Сошлись на том, что у нас лучше.

Конюхов улыбнулся, сверкнул белыми зубами.

– У нас-то? Конечно, лучше, – уверенно сказал Нефедов и тут же построжал лицом. – Никто вчера не напился?

– Ни синь-пороху! – мотнул головой Санька. Два ордена Славы на его гимнастерке тонко звякнули, зацепив друг друга. – Ну… капитана, правда, пришлось унести, прямо в кузове положили. Обезножел от спирта. А наши все с понятием, уже с утра на ногах. Вас будить не хотели, но посыльный из штаба армии за вами…

– Тьфу! – Степан досадливо поморщился. – Чего раньше не сказал?

– Виноват, – сержант произнес это таким тоном, что было ясно – виноватым он себя не считает совершенно, – только сейчас-то зачем спозаранку тревожить?

– Ладно.

Конюхов помолчал, и когда старшина уже собрался идти, вдруг спросил:

– Степан, слушай… Неужели – все? А? Кончилась война?

Нефедов поглядел на него светлыми холодными глазами.

– В штабе, Саша, виднее.

Подвал, где находился штаб, выглядел аккуратно – должно быть потому, что располагался в одном из домов, который почти все снаряды и бомбы каким-то чудом обошли стороной. Старшина козырнул адъютанту, узнавшему его, и вошел, толкнув тяжелую, по-немецки основательную дверь.

– Степан? – генерал Иванцов оторвался от сосредоточенного занятия – чистки янтарного мундштука специальной щеточкой. Выглядел он, как про себя отметил Нефедов, уже не таким усталым, как в последние месяцы – видимо, сумел выспаться.

– Оцениваешь? – генерал перехватил взгляд старшины, хмыкнул довольно. – Вот, представляешь, сумел урвать сутки. Плюнул на все и давай дрыхнуть без задних ног, как медведь в берлоге. И сны, Степан, все такие… э-эх! – генерал довольно повел крутыми плечами, на которых китель сидел как влитой, обрисовывая под сукном мощные бицепсы. До войны Иванцов серьезно занимался спортом, и даже, как знал Нефедов, несколько раз брал кубки ЦСКА по боксу.