Подойти на двести футов, а лучше – на сто пятьдесят. И – стрелять.

Маршал шел. Беглец хромал.

К полудню расстояние между ними сократилось до пятисот футов. Несмотря на огромную усталость, маршал нагонял. К трем часам дня он выиграл еще сотню. К семи – расстояние сократилось до двухсот пятидесяти футов. В девять стало темно. К тому времени расстояние между противниками составляло всего двести футов. Нормальная дальность для здоровых рук и опытного глаза, но не для полуослепшего маршала с культяпками вместо ладоней… Пора было выбирать место для ночлега.

Утром его скрутил кашель. Непрестанно кашляя, маршал пытался идти, но изнемог и повалился в снег. Нажевался снегу. Пошел дальше. Через несколько шагов его скрутил новый приступ. Снег окрасился кровью. Маршал встал и снова пошел. Перед глазами маячила темная спина.

К полудню расстояние между противниками составило двести двадцать – двести тридцать футов. Маршал начал отставать. Его след теперь был отмечен кровавыми пятнами. В голове мутилось…

Через некоторое время он решился.

Маршал стащил с плеча «винчестер», лег в снег. Долго ставил реечный прицел остатками пальцев правой руки. Ладонь почти не слушалась. Зажал ружье в сгиб левой руки, поставил средний палец на спусковой крючок. Металл обжигал.

Маршал прицелился.

В вертикальной щели появилась темная спина.

Внезапно беглец повернулся и посмотрел маршалу в глаза. Медленно, неловко поднял винтовку – маршал как загипнотизированный наблюдал, как возникает в прорези прицела темное дуло. Потом – реечный прицел. С руками у беглеца тоже было не все в порядке. Но – прицел встал на место. Теперь они смотрели в глаза друг другу…

Давай, молча произнесли губы беглеца.

Давай, сделаем это.

В следующий момент они одновременно нажали на спусковые крючки…

…– Восемьдесят восемь!

– Восемьдесят восемь, брат.

Подошли еще двое парней, потом еще несколько. Открыли пиво, разместились вокруг стола, выставили закуски: пачки чипсов и фисташки. Я занял место во главе. Вальтер сел по левую руку от меня, Маша с гитарой плюхнулась в правое кресло. Остальная шатия-братия расселась, как душа велит. Взяли бутылки. С громким: шпок! – отлетели пробки, застучали по столу.

– Холдо, ты чего так вырядился? И с каких пор ты носишь подтяжки? – спросил Казак, слегка помятый после возни с Вовчиком. Взъерошенный, но не утративший боевой дух Геббельс занял место напротив Дениса и корчил «светочу скин-движения» обидные рожи. Рожи получались преуморительные…

– Всему свое время, казаче, – говорю. – Подожди чуть-чуть…

Эх, пора!

Встаю с бутылкой «Сибирской короны» в руке. Выкрики: «Эй, тихо вы!», «Холдо говорит!» и «Заткнись, плиз, народ! Слушать будем!» Поднимаю руки – крики смолкают.

– Друзья! Белые братья… и белые сестры, конечно! – салютую бутылкой – от сердца и вправо-верх. Вокруг: смех. – Я вас всех здесь прекрасно знаю, я многое с вами прошел и успел вас полюбить… Геббельс, опошлишь момент – морду разобью, – я показал кулак с набитыми костяшками. – Продолжаю: успел вас полюбить. И ведь есть за что! Вот, например, Денис Казак, гроза чехов… и стоматологов! Помню, был случай…