Уже приземляясь спиной на пористый, рыхловато-серый подтаявший лед, подумал, что надо сразу перекатиться вправо, чтобы не…

Плюх!

…провалиться. Спина погрузилась в мягкое. Вправо, вправо, еще раз вправо… Белое, черное, белое, черное, белое… Белое. Стоп. Теперь – лежать неподвижно. Ждать. И надеяться, что сердце бьется недостаточно сильно, чтобы потревожить хрупкий лед.

Бух. Бух. Бу-бух.

Маршал замер, раскинувшись – словно обнимая реку. Слева раздавались глухие удары, плеск воды, обреченное ржание… Жеребец тонул. Все еще тонул. В скором времени его затянет под лед… а маршалу придется идти пешком…

Беглец тем временем все дальше. Проклятье! Что за невезение…

Дьявол, дьявол, дьявол!

Маршал отыскал взглядом «винчестер». Пополз вперед.

Другого звали Антон. В первые дни Холдо часто терял сознание, когда же приходил в себя, видел глазами Антона немногое. Иногда: котелок с похлебкой, реже: тарелку с поджаренным куском мяса; какой-то стол с бумагами, временами – белую комнатку, где Антон неторопливо справлял нужду. Но чаще всего взгляд Другого упирался в ящик с движущимися за стеклом картинками. Люди стреляли, люди целовались, люди женились, люди заводили детей, люди смеялись…

Но стреляли они гораздо чаще.

Все миры одинаковы, подумал Холдо в один из коротких периодов ясного сознания. Дайте человеку ружье, и он найдет, кому снести голову.

– Как стричь? Модельную или подровнять?

«Снять с боков и затылка, сверху укоротить, виски прямые.» Холдо проигнорировал совет. У него были другие планы.

– Налысо.

«Что-о?! Не хочу! Я буду выглядеть как гребаный наци!»

– Вы уверены? – в голосе парикмахерши – неподдельное сожаление. Пальцы берут темный локон. Длинный, шелковистый. Нечасто тридцатилетние мужчины стригутся, как лопоухие призывники. – Нет, вы точно уверены?

– Да.

«Это же моя голова. Мои волосы. Моя…», привычно заканючил Антон. В последнее время Другой стал капризным и раздражительным, даже пару раз пытался вытолкнуть Холдо в темноту. Холдо терпел. Дело, ради которого он пришел сюда, ради которого потерял свой старый мир и не мог обрести новый…

Проклятое дело требовало дьявольского терпения.

Долг – очень холодное слово. Очень и очень.

Честь.

Совершенно ледяное.

– Подумайте! У вас чудесные волосы, густые и красивые. Может быть…

– Нет, – равнодушно сказал Холдо. – Стригите налысо.

Несколько долгих мгновений он смотрел в зеркало. Почему-то увиденное там поразило его воображение больше, чем первое пробуждение в кресле перед слепо моргающим телевизором. Больше, чем желтый лист под коркой льда. Больше, чем железные повозки или женская откровенная чувственность…

Даже больше, чем оружие в ящике с нижним бельем.

В зеркале был незнакомец.

Бритый налысо череп неровной формы. Мягкий подбородок, высокие скулы, широкий лоб. Впрочем, Антон никогда не отличался красотой или особой выразительностью черт…

Однако незнакомец в зеркале не был Антоном. Обычное («типичное», опять больное слово) лицо. Только в типичную эту внешность, как в свежую глину, впечатана холодная воля маршала Энтони Холдо.

Ироничная складка губ, изгиб бровей…