Электронщик открыл свой плоский чемоданчик и включил специальный передатчик, наводящий помехи на камеры видеонаблюдения. По его сигналу один из бойцов подбежал к входной двери, вскинул на плечо черную трубу гранатомета и нажал на спуск.

Вспыхнул сноп пламени, металлическую дверь разнесло в клочья, и только после небольшой драматической паузы прогрохотал тяжелый глухой взрыв, от которого вылетели стекла в соседних окнах.

Несколько бойцов ринулись в пролом, но навстречу им полоснула короткая очередь из старого надежного «калашникова». Один из атакующих споткнулся, согнулся пополам, судорожно хватая ртом горячий воздух, и упал мертвым на пороге школы.

Внутри здания зачастили, присоединившись к автомату, сухие пистолетные выстрелы, потом заработал второй автомат. Двое бойцов в черном короткими ломиками сорвали решетку с одного из окон и забросили в проем несколько гранат. Из школы повалили клубы удушливого дыма. В то же время с задней стороны базы тоже посыпались выстрелы.

Время уплотнилось и загустело. Перебежки бойцов, выстрелы, взрывы гранат, стоны раненых, хриплое дыхание сражающихся – все это казалось настолько нереальным, что сторонний наблюдатель, если бы он оказался здесь в эти минуты, принял бы происходящее за страшный сон. Звуки короткого, но жестокого сражения слились в дикую и волнующую симфонию.

На самом деле прошло всего несколько минут, и наступила тишина, которая после грохота боя казалась просто оглушительной.

Бойцы в черном заняли помещение школы. Они рассыпались по коридорам и холлам, осматривая раненых и убитых.

Возле входа, в центральном холле, где раньше располагался главный пульт охраны, стоял высокий жилистый мужчина лет сорока.

Он снял такую же, как у остальных, вязаную шапочку, и теперь всякому стало бы ясно происхождение его устрашающей клички.

Совершенно голый череп авторитета тускло отсвечивал в мертвенно-голубом свете уцелевших ламп. На этом черепе не было ни ушей, ни носа – память об афганском плене, о кривом ноже моджахеда, о страшных месяцах, которые будущий авторитет, а тогда молодой сержант-десантник, провел в глубокой сырой яме среди мертвых и умирающих, среди зловония разлагающихся трупов и страшных незаживающих ран…

В той яме десантник оставил свою душу, и с тех пор он стал совершенно безжалостным и бесчеловечным, признавая только две реальные силы – силу оружия и силу денег, больших денег.

С тех давних афганских лет за ним и закрепилась кличка «Череп».

Только глаза горели на его голом черепе – пустые и глубокие, как два пересохших колодца в афганской пустыне, черные и безжалостные, как два автоматных дула.

– Где женщина? – негромко спросил Череп подошедшего к нему Костю Черного.

Костя растерянно огляделся:

– Трупы только мужские.

– Где баба?! – яростно заорал Череп. – Она должна быть здесь!

– Мы окружили базу со всех сторон, – оправдывался Костя. – Она никуда не могла уйти.

– А это что? – Череп ткнул стволом пистолета в сторону огромного зеркала, занимавшего часть стены холла против входа.

Костя наискось прошелся по зеркалу автоматной очередью, оно осыпалось грудой серебристых осколков, и все увидели спрятанную за ним тяжелую бронированную дверь.