– Ну что, поехали, что ли? – сказал он рыжеватому мужчине с красным, как у многих рыжих, лицом, который сидел на водительском месте.

– Поехали, – осклабился рыжий, – на заднее сиденье садись, там тебе будет удобнее!

На заднем сиденье, вальяжно развалившись и медленно двигая тяжелыми челюстями, сидел огромный детина с обритым наголо черепом и трехдневной щетиной на физиономии.

Подвинувшись, чтобы освободить место для пассажира, детина окинул его таким кровожадным взглядом, что мужчина в черном пальто невольно поежился и проговорил:

– Ты чего, друг, не позавтракал сегодня? Учти, я очень костлявый, а пуговицы на пальто вовсе не съедобные.

– А он их выплюнет! – насмешливо ответил рыжий за своего молчаливого напарника, который не проронил ни слова и только быстрее задвигал мощными челюстями.

– Манюня по жизни неразговорчивый, – пояснил рыжий. – Но если попробуешь какую-нибудь шутку отколоть – он тебя и правда сожрет, и пуговицами твоими не подавится.

Потом он покачал головой и вполголоса добавил:

– Говорили, что похожего подобрали, но чтобы уж так похож… если бы не знал, подумал бы, что это тот, проходимец из «Горэнерго»…

«Форд» набрал скорость и поехал по направлению к Литейному проспекту, лавируя среди густого транспортного потока.

Свернув на улицу Чайковского (названную в честь революционера-народника, а не выдающегося русского композитора, как думают некоторые), водитель затормозил перед красивым голубовато-белым особнячком с колоннами и с подвижной видеокамерой над входом.

– Ну, голубь, пошел, – напутствовал рыжий своего элегантного пассажира, – и имей в виду: никаких шуток! У Манюни настроение с утра никудышное, он шуток напрочь не понимает! Так что получил деньги – и с вещами на выход, мы тебя перед дверью будем дожидаться!

Ржавая «восьмерка» лихо затормозила перед дверью морга. Один из бравых парней выбрался из машины, решительно подхватил под локоть трясущегося от страха Крылова и буквально втащил его в помещение. Посреди комнаты стоял изрядно потрепанный жизнью персонаж неопределенного возраста, в грязно-белом халате с отвисшими карманами и с лицом, выдающим хроническое и мучительное похмелье.

– На опознание, значится? – осведомился этот абориген и с неожиданной прытью устремился к одной из обитых жестью дверей. – На опознание, это сюда надо, там уже все готово!

Плечистый парень втолкнул Альберта Николаевича в распахнутую санитаром дверь и тут же куда-то исчез.

Санитар плотно закрыл дверь за спиной растерянного свидетеля, и тот оказался совершенно один в небольшом, скудно освещенном и очень холодном помещении.

Впрочем, сказать, что он оказался там один, было не совсем правильно.

Потому что, кроме самого Крылова, там находилось неподвижное женское тело, заботливо накрытое простыней.

Это тело лежало на оцинкованном столе и, как и полагается приличному покойнику, не подавало никаких признаков жизни.

– Мама… – негромко произнес Альберт Николаевич единственное слово, которое пришло ему в голову.

Он попятился к двери, не сводя взгляда с мертвого тела. Капли холодного пота сползали по его щекам.