У меня появились поклонники из числа местной малышни: во время утренних обходов то с одной, то с другой палатки выскакивал подросток и смущенно протягивал кто яблоко, кто банан, а иногда и сирийские сладости, мучные рулетики, обжаренные до хруста в масле и обсыпанные сахарной пудрой.

Поползновения со стороны мужчин я пресек в самом начале и на корню: молодой парень сириец по имени Мустафа фамильярно шлепнул меня по пятой точке. Случилось это недели полторы после моего заселения. Я старался тогда не углубляться в лагерь, но в тот день мне надо было купить натуральный кофе, нам выдавали в администрации лишь растворимую дрянь. И вот подходя к ларьку, где предприимчивые сирийцы развернули бойкую торговлю и в продаже было все, от еды до гашиша, я почувствовал хлопок по попе. Моментально обернувшись, увидел парня, который, довольный своим поступком, ржал как лошадь Пржевальского.

Не смейся он так громко, может я и довольствовался бы устным внушением, но его смех и реакция выглядывающих из палаток людей меня взбесила. Забыв о том, что я не парень, а миловидная девушка, молнией бросился на парня. Не ожидавший такого напора, араб споткнулся и растянулся на пыльной площадке перед магазином, увлекая за собой меня. Не отдавая себе отчет, вцепился пальцами в его горло и яростно стал его душить. Парень попытался оторвать мои пальцы, но я с такой силой сжимал его в области кадыка, что почувствовал, как ногти погружаются в кожу, а парень начинает сипеть. Он несколько раз наотмашь ударил меня по лицу, выгнулся дугой и попытался перевернуться, чтобы сбросить меня. Губу он мне разбил, но я, не обращал внимания на удары, желая прекратить никчемную жизнь этого существа мужского пола, пока сильные руки рывком не оторвали меня от моей жертвы и осторожно поставили на землю.

Обернувшись, я увидел здорового араба с густой бородой до груди. Его обнаженные руки бугрились мышцами.

ي هذا — ز يكف ، هذا ي زن عنه سأعتذر ، اب —, его голос был извиняющимся, лишь потом, позднее, я узнал, что это был отец этого парня, Мустафы, и он просил прощения за поступок сына. Звали этого могучего мужчину Тариком, и он был кузнецом в своей деревне. Да, и в двадцать первом веке в Сирии были кузницы и кузнецы, махавшие молотом и ковавшие разные предметы. Но все это мне стало известно позднее, когда молва о случившемся разнеслась по лагерю и меня навестил Саид.

Осторожно обойдя меня, Тарик ухватил валяющегося на земле парня и рывком поднял с земли: тот пытался откашляться, а с двух сторон кадыка, там, где я давил большими пальцами, медленно стекали струйки крови. Звук пощечины был сравним с выстрелом из пистолета: хлесткая оплеуха мотнула голову парня так сильно, что я испугался за его шейные позвонки. Рукой, державшей ворот рубашки, Тарик отшвырнул своего сына и тот пролетев метра два, упал, не удержавшись на ногах. Под гробовое молчание он вскочил и на заплетающихся ногах побежал вглубь лагеря, скрывшись за палаткой с торговым киоском.

Кузнец оглядел уже успевшую собраться толпу и сказал несколько фраз с жесткой интонацией, потом, подойдя ко мне ближе, приложил правую руку к своей груди и, обозначив полупоклон, пошел в сторону, где скрылся его незадачливый сын. И опять же Саид перевел мне слова Тарика: кузнец объявил, что с этого дня я под его покровительством и любого, кто меня обидит, он убьет. Вот так просто, убьет и все. То ли моя реакция на действия Мустафы, то ли слова, сказанные кузнецом Тариком, возымели действие, но с этого дня я ни разу не столкнулся в лагере с неуважением к своей персоне со стороны сирийцев.