Мы с Кукушкиным занимались во второй ткацкой группе. Занимались бригадным способом. В нашу бригаду входило пятеро: Таня Сергиевская, Тося Стабровский — бессменный бригадир, я с Кукушкиным и Колька Бляхман — пижон и лодырь, по прозвищу «фермер раскололся». Этот титул он получил за то, что на вопрос преподавателя: «Что сейчас происходит в Америке?» — ответил не мало сумняшеся: «Фермер раскололся», — подразумевая под этим классовое расслоение фермеров в Америке.

Преподаватель обществоведения за этот ответ всей нашей бригаде поставил «неуд». Дело в том, что при бригадном методе обучения на вопрос педагога отвечал любой член бригады по назначению бригадира, а отметка ставилась всей бригаде. Поэтому на уроках русского языка и литературы у нас всегда отвечала Таня Сергиевская, Тося Стабровский — по спецделу. Я по физике и химии, Кукушкин по математике и черчению. «Фермер раскололся» был у нас в запасе и жил как приживальщик. Мы не то чтобы мирились с этим, но он был такой лодырь, что все наши попытки заставить его хоть что-нибудь выучить кончались провалом.

Единственный раз он выручил нашу бригаду по французскому языку.

Приближались экзамены. Уроки французского языка вела в нашей школе мадам Гандурина, завитая, как пудель, седенькая старушка, дочь бывшего фабриканта. Она когда-то воспитывалась и жила во Франции, поэтому прекрасно знала французский язык.

Таня Сергиевская целую неделю зубрила с Колькой «Интернационал» по-французски. И, как это ни странно, он запомнил слова, не вникая в их смысл. Тося Стабровский назначил отвечать Бляхмана. «Фермер раскололся» вышел к столу, набрал полную грудь воздуха и начал нараспев читать. Это было упоительное зрелище. Класс застыл от удивления, а мадам Гандурина встала по команде смирно и простояла до конца не шелохнувшись, потом поставила всей нашей бригаде наивысшую оценку «тре бьен» и больше нас никогда не спрашивала.

Теперь-то я очень жалею, что не занимался у нее. Но упущенного не вернешь. Мы тогда думали, что во время мировой революции, которая скоро настанет, все будут говорить только по-русски. Мы были чересчур оптимистичны. Да простит нам этот оптимизм история.

Три дня в неделю мы учились, три — работали на фабрике. Мы бегали по утреннему морозу на окраину города, на свою «Дзержинку» — так называлась двухэтажная фабричонка, отданная в полное распоряжение нашей школе. Фабричонка была оборудована по последнему слову тогдашней техники. Там были станки всех систем: и древние «платты», и новейшие автоматы «нортроп», и жаккардовские станки. Мы учились заправлять основы, пригонять гонялки и челноки. Мы ткали полотно, мадаполам, сатин и ситец. Мы глохли от грохота челноков и гонялок, от свиста трансмиссий и щелканья ремней. Мы разучились говорить тихо. Потому что Иваново — город громких голосов, текстильный город. И нам нравилось говорить громко.

Каждый день после работы Таня Сергиевская, Тося Стабровский и я с Кукушкиным отправлялись в школьную библиотеку. К нам присоединялся комсомольский секретарь Саша Уемов, длинный горбоносый парень из старшей группы ситцепечатников, и мы приступали к выпуску стенной газеты. Мы с Сашей Уемовым обрабатывали заметки. Таня своим аккуратным почерком ровными столбцами переписывала их на лист слоновой бумаги, Тося Стабровский рисовал карикатуры, Кукушкин писал заголовок «За кадры», это у него здорово получалось, и мы шли вместе в коридор и вывешивали газету. Мы это делали ежедневно.