— Сегодня пойдем туда?

— Не знаю… — ответила Тоня, и глаза ее стали печальными.

И все-таки они вместе после уроков забрались в свою библиотеку. Тоня была явно не в себе. Глаза ее смотрели в одну точку, книга вываливалась из рук.

— Что с тобой, Тоня?

Тоня заплакала беззвучно и горько. Крупные, с горошину, слезы потекли по ее щекам. Кукушкин не любил слез, особенно девчоночьих. В другой раз он встал бы и ушел, сказав: «Плакса. Я думал, что ты человек, а ты плакса!» — но на этот раз еще не известное ему Тонино горе чем-то тревожным наполнило и его душу.

— Меня раскулачили… — тихо сквозь слезы выговорила Тоня.

Кукушкин не знал, как раскулачили Тоню. Кукушкин видел, как раскулачивали клюкинского кулака Степана Зернова. К двухэтажному, наполовину каменному, наполовину деревянному дому подали две подводы. Нагрузили на них какое-то тряпье, чугуны и самовар. Вышел Степан Зернов, мрачный, без шапки, за ним, причитая и голося, — его многочисленная родня.

— Спасибо за добро, сельчане, — сказал Зернов, — может, встретимся! — и сел в дровни.

Подводы тронулись. Зерновский кобель метался на цепи, завывая от ярости. Народ расходился с зерновского подворья молчаливо, как с пожарища.

«Наверно, — подумал Кукушкин, — так же раскулачивали и Магрычевых. Наверно, так же без шапки вышел Козьма Магрычев и сказал, обращаясь к собравшимся: «Спасибо, мужики, за все доброе, что я вам сделал». И сани тронулись, и на санях запричитала забитая, молчаливая Магрычиха, и дядя Токун крикнул вслед Магрычеву: «Тебе давно пора за своим Балабаном. Одного поля ягода!»

— Откуда ты знаешь, что тебя раскулачили? — спросил Кукушкин.

— Мама передала… — сказала Тоня.

Кукушкин не стал больше расспрашивать Тоню. Он понял одно: что выслали только одного хозяина. И ему стало жаль Тоню какой-то щемящей сердце жалостью. Кукушкину вдруг захотелось быть для нее тем добрым человеком, каким стала для него в свое время тетя Поля.

— Меня выгонят из школы? — спросила Тоня, как будто от Кукушкина все это зависело.

— Не выгонят! — твердо сказал Кукушкин, словно он был сам всесоюзный староста Калинин или, по крайней мере, Петр Иванович Филин.

— После обеда зайди ко мне, — сказал Петр Иванович Кукушкину. Кукушкин зашел.

— Ты никому не рассказывал о библиотеке?

— Нет.

— Молодец. Ты мне нравишься. Идем, показывай.

Клюкинская школа колхозной молодежи существовала всего четвертый год. Раньше в этих зданиях было агротехническое земское училище. После революции училище несколько раз преобразовывали то в курсы агрономов, то в девятилетку, то в техникум политпросветработы. Директора и заведующие менялись. Здания постепенно дряхлели. Первым заколотили особняк. У Петра Ивановича все не доходили до него руки.

Филин и Кукушкин проникли туда через чердак.

— О, да здесь и вправду целое сокровище; жаль, что раньше не догадался, — сказал Петр Иванович, разглядывая шкафы. Потом подошел к двери, нажал на нее плечом, дверь подалась, ржавые гвозди взвизгнули, и свежий воздух хлынул в комнаты, поднимая многолетнюю пыль.

Ремонтировала особняк вся школа. Старшеклассники под командой столяра перебрали полы и вставили стекла, наделали столов, полок и табуреток. Прохудившуюся крышу покрыли дранкой. Драночный станок сделал сам Петр Иванович. Кукушкин работал на этом станке, подтаскивал чурки. Потом его включили вместе с Мишей Бубновым в бригаду маляров, и они целую неделю ходили перемазанные суриком.