Высшие нацистские военные преступники! Ну, конечно! По губам Альфреда пробежала улыбка.

В то же время в Рейнсбурге Сельма де Врис-Коген и ее престарелая мать София спустились по лестнице из своей крошечной конуры и впервые за несколько лет вышли за дверь, на свежий воздух. Они дошли вдоль дома до входа в музей Спинозы, где вписали свои имена в книгу посетителей — первые подписи за четыре года. «С благодарными воспоминаниями о том времени, когда нам было позволено прятаться здесь. Спасибо Дому Спинозы и всем людям, которые так чудесно о нас заботились и спасли наши жизни от немецкой угрозы».

Бенто, потрясенно качая головой, подошел к домоправительнице и по-голландски прошептал ей, что они все-таки не будут обедать.

Когда она ушла, он воскликнул:

— Кошер! Ты соблюдаешь кошер?

— Конечно! Бенто, а как ты думал? Я же раввин.

— А я — озадаченный философ. Ты соглашаешься с тем, что не существует сверхъестественного Бога, который чего-то желает или требует, чем-то доволен или гневается, который вообще как-то осведомлен о наших желаниях, наших молитвах или о самом нашем существовании?

— Безусловно, соглашаюсь.

— И ты согласен, что вся Тора — включая Левит с Халакой[121] и ее сложнейшими правилами питания — это собрание теологических, юридических, мифологических и политических писаний, созданное Ездрой две тысячи лет назад?

— Разумеется.

— И ты собираешься создать новый просвещенный иудаизм?

— Я на это надеюсь.

— Притом из-за законов, которые являются чисто человеческим изобретением — и ты это знаешь, — ты не можешь пообедать со мной?!

— Ах, вот в этом ты не прав, Бенто! — Франку полез в свой заплечный мешок и вынул из него сверток. — Семейство, у которого я гостил в Гааге, приготовило нам еду. Давай разделим с тобой еврейскую трапезу.

Пока Франку разворачивал и раскладывал селедку, хлеб, сыр и два яблока, Бенто продолжал:

— Но, Франку, я еще раз спрашиваю, зачем придерживаться кошера? Как у тебя получается выключать свое рациональное мышление? Я вот так не могу. Мне больно видеть, что человек столь выдающегося ума склоняется перед самодурскими законами. И, Франку, пожалуйста, прошу тебя, избавь меня от стандартного ответа о том, что ты должен поддерживать жизнь двухтысячелетних традиций!

Франку откусил кусок селедки, запил водой и несколько мгновений раздумывал.

— Я еще раз уверяю тебя в том, что я, как и ты, Бенто! — не одобряю иррациональность нашей религии. Подумай о том, что я взывал к разуму своей конгрегации, говоря о ложном мессии. Я, как и ты, хочу изменить нашу религию. Но, в отличие от тебя, думаю, что ее надо менять изнутри. На самом деле, именно будучи свидетелем того, что произошло с тобой, я и пришел к выводу, что изменить ее можно только изнутри. Если я хочу преуспеть в изменении иудаизма и отвадить свою конгрегацию от сверхъестественных объяснений естественных вещей, тогда я должен сначала завоевать ее доверие. Они должны видеть во мне одного из своих, а это включает и соблюдение кошера. Поскольку я рабби в своей общине, необходимо — категорически необходимо! — чтобы любой еврей в мире мог спокойно навещать меня и разделять трапезу в моем доме.