Мысли, изложенные в «Мифе» и «Моей борьбе», были параллельными: он припомнил, как Альфред говорил, что Гитлер крадет у него идеи. От обеих книг его тошнило: столько порока, столько низости! И столько злобы, что он начал подумывать об эмиграции и уже написал письма Карлу Юнгу и Эйгену Блёйлеру с вопросом, не найдется ли места врача в цюрихской больнице, где он стажировался. А вскоре пришла клятая военная повестка, поздравлявшая его с назначением обер-лейтенантом вермахта. Надо было действовать раньше! А ведь Фридриха предупреждал его аналитик Ганс Майер. Тот несколько лет назад проглотил «Мою борьбу» за одни выходные, разглядел признаки грядущего катаклизма и бросился советовать своим пациентам-евреям, всем до единого, немедленно покинуть эту страну. Не прошло и месяца, как он сам эмигрировал в Лондон…

Так что же делать? Фридрих давно отставил в сторону наивную мысль о том, что он может сделать из Альфреда лучшего человека, — это, похоже, была просто юношеская глупость. Ради собственной карьеры (и благополучия жены и двух маленьких сыновей) у него был только один доступный вариант: следовать приказам, изо всех сил постараться выудить Альфреда из больницы и как можно скорее вернуться к семье и своим пациентам в Берлине. Ему следовало закопать поглубже свое презрение к пациенту и действовать профессионально. Первым его шагом было выстроить ясные рамки взаимоотношений ради терапии.

— Я тронут вашими словами о нашей дружбе, — проговорил он. — Но ваше утверждение о том, что я — ваш единственный друг, меня тревожит. Каждому нужны друзья и доверенные лица. Мы должны постараться что- то сделать с вашей изоляцией: несомненно, она играет главную роль в вашем недуге. Что касается нашей совместной работы, позвольте поделиться еще кое-какими сомнениями. Их сложнее выразить, но мне необходимо это сделать. У меня тоже есть проблемы, связанные с конфиденциальностью. Как вы знаете, ныне малейшее сомнение в позиции партии считается уголовным преступлением. Даже за разговорами следят, и очевидно, что эта слежка с течением времени будет становиться все интенсивнее. При авторитарных режимах всегда так бывает. Я, как и большинство немцев, согласен не со всеми принципами НСДАП. Вы, разумеется, прекрасно знаете, что Гитлер никогда не набирал большинства голосов. Когда мы в последний раз виделись — это было много лет назад, шесть, по-моему, — вы выбежали из моего кабинета, если позволите напомнить, в гневе, вне себя от ярости. И я не уверен, что, придя в подобное состояние теперь, вы станете сохранять приватность. А это приведет к тому, что я буду чувствовать себя скованно, и моя работа с вами пойдет менее эффективно. Я, наверное, очень многословен, но думаю, вы меня поняли: конфиденциальность должна быть двусторонней. Я дал вам свою личную и профессиональную клятву: то, что вы здесь сказали, здесь же и останется. Мне нужны такие же гарантии.

Оба некоторое время сидели в молчании, и наконец Альфред проговорил:

— Да, я понимаю. Даю вам слово, что все ваши комментарии сохраню в тайне. И я понимаю, что вы не можете чувствовать себя в безопасности, если я стану выходить из себя.