– А кто была эта Голикова?

– Богатая капиталистка, – опередив Ермилову, ответил учитель. – Вдова сахарозаводчика.

– Угум, – промычал Опалин, доедая хлеб. – А что, Сергей Иваныч помогал ей общаться с духом покойного мужа?

– Нет. С духом дочери, которая умерла в юности. – И тут впервые Лидия Константиновна позволила себе немного иронии: – С мужем Голикова и при жизни не любила общаться. Он дурно с ней обращался.

– А где этот сервиз теперь? – спросил Опалин, внимательно глядя то на собеседницу, то на учителя.

– Кажется, Вережниковы увезли его с собой, когда уехали за границу, – ответила Лидия Константиновна.

– Кажется?

– Меня тут не было, когда они собирались. Я тогда находилась в Петрограде. Сюда приехала, когда там стало совсем невозможно находиться, в декабре 16-го.

– Отчего невозможно?

– Ну… Все дорожает, и ничего нет. За хлебом очереди… – Лидия Константиновна зябко поежилась. – В газетах – бодрое вранье, за которым стоит безнадежность… Чуть ли не каждый день узнаешь, что на войне убили или ранили кого-то, кого ты знал. Жить трудно… Кто бы мне сказал тогда, что это будет такая малость по сравнению с…

Платон Аркадьевич послал ей предостерегающий взгляд, но она и сама остановилась, поняв, что продолжать не стоит.

– Так вот, я вернулась в Дроздово, просто потому, что мне некуда было больше ехать. Так странно было видеть опустевший дом… И сервиза уже тогда здесь не было. А почему он вас так интересует?

– Я понять не мог, золотой он или нет, – сказал Опалин. – На картинке… ну, там так нарисовано… Вот и решил спросить.

Лидия Константиновна нахмурилась.

– Эта комиссарша Стрелкова, о которой вы спрашивали… Она вместе со своими людьми вломилась сюда, потому что до нее дошли слухи об этом сервизе. Конечно, она говорила, что ищет белых, которые тут будто бы прятались… Но на самом деле ей нужен был сервиз. Ее люди проболтались после того, как она погибла…

– Они искали сервиз? – спросил Опалин с невыносимой юношеской прямолинейностью.

– Кажется, да. Копались в саду, обыскали дом. Но я тогда была тяжело больна и знаю только то, что мне рассказали потом.

– И что, они ничего не нашли?

– Как можно найти то, что давно увезли из страны? Вы забываете, что к тому времени тут уже долгое время был госпиталь. И больные… те, которые выздоравливали… они уже давно растаскали все ценное, что можно унести с собой.

– Ясно, – уронил Опалин, почесав нос. – У меня остался только один вопрос. – Он вздохнул. – Где тут можно разжиться приличными папиросами?

«А кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идти, потому что тьма ослепила ему глаза»[5], – дойдя до этих слов, отец Даниил услышал, как хлопнула калитка, и поднял голову. По звуку шагов он уже понял, что вернулась жена, и приготовился к тому, что обычно следовало за ее появлением.

– Ах! Читаешь? – воскликнула матушка Анастасия, входя в комнату, и затараторила: – Я видела Пантелея, он дает нам спички, но в обмен на яйца. Спички у него от Лидии, значит, хорошие. Дочка Кузьминишны приехала из города, добыла ситец. В городе все есть, только деньги вынимай! Она в прислуги идет, по-нонешнему это домработница, а впрочем, разница невелика. Ее секретаршей будут величать, потому как ее берут к себе коммунисты, а им прислуга не положена. Из-за этого они прислугу записывают в секретари, и смех и грех! Она же неграмотная! Да, Кузьминишна вчера ходила к доктору, но он не принимал, а Голиков – совсем не то. Говорит, доктор совсем плохо выглядит, бедный! Ему бы выбросить из головы эту историю с женой. Мало, что ли, женщин вокруг? А у Макара в лавке был этот, московский! Папиросы покупал. Моссельпромовские! Дайте мне, говорит, две пачки…