– Ты совершенно уверен, что он ничего не скажет?

– Во всяком случае, именно это он дал понять.

С чувством облегчения оба устроились на диване. Через несколько минут мысли Люси снова вернулись к расследованию.

– Я не поеду завтра с вами допрашивать Лассуи. Рано утром я уезжаю в Бельгию, в район Спа.

– Спа? А что ты там собираешься делать?

– Матье Шелид перерыл что мог, нашел кое-какие данные о прионовых болезнях в старой статье медицинского факультета и вывел нас на некоего Арно ван Боксома.

Она протянула ему черно-белую фотографию, скачанную из Интернета. Шарко увидел открытое, волевое лицо мужчины, сидящего в окружении целого племени туземцев. Они были невысокими, почти голыми и гордо потрясали своими копьями.

– Ван Боксом – врач, который в пятидесятых годах больше десяти лет прожил среди сороваев, примитивного каннибальского племени в Новой Гвинее. Там он изучал неизвестную болезнь, которая поражала членов племени. Он назвал ее «короба́». Речь шла об одной из самых первых прионовых болезней, встречающейся в этой изолированной популяции. Болезнь поражала центральную нервную систему и вызывала непреодолимую дрожь, потерю равновесия, общую дегенерацию, затем смерть.

– Это больше похоже на коровье бешенство, чем на нашу болезнь.

– Да, но само место, время, прионы, картины Мев Дюрюэль – все совпадает. И судя по рассказу Шелида, Арно ван Боксом вернулся из джунглей почти сумасшедшим, результаты его исследования стали всего лишь предметом нескольких статей, но, по всей видимости, его работа никогда не была признана медицинским миром из-за отсутствия доказательств. Сейчас он живет в самой глубине Арденнского леса, в Бельгии, отрезанный от мира. Имеет смысл с ним встретиться.

– Ты едешь одна?

– Валковяк составит мне компанию для технической поддержки.

Шарко кивнул, потом заявил, что отправляется спать. Заглянув предварительно в комнату детей, он растянулся на кровати совершенно без сил. Стоило ему закрыть глаза, как в голове засвистели вертолетные лопасти и зазвучали крики вьетов, на которых сыпались снаряды. На грани сна он увидел лицо полковника Курца, разрисованное зеленым и коричневым, с холодными глазами змеи, готовой уничтожить все живое.

Франк не знал, чем закончится фильм, но одно было несомненно: конец приближался.

Обервилье, в Сен-Дени, пять тридцать утра. Кварталы Робеспьер, Кошене, Пери, словно засунутые в черную глотку. Серый частокол выстраивался в ряд, уходя за горизонт ночи. Их называли «оживленными кварталами» города, а на деле они были средоточием нищеты и жестокости. Во Франции тоже была своя мексиканская граница: Париж с его прекрасными кварталами, с одной стороны, и его обод, ощерившийся гнилыми зубами, – с другой.

На заднем сиденье машины, которую вел Паскаль, Шарко прислонился головой к стеклу. Всего пара часов сна, промелькнувших за сомкнутыми веками. Запах прижавшихся к нему сыновей… Воспоминание о встрече с Николя…

И возврат в настоящее. Ощущение сна наяву, вызванное мелким серым дождиком, колыханием домов в мороси, черно-оранжевым небом с грязными призрачными отблесками огней столицы, рельсами скоростного метро, блестящими, как лезвие ножа в тумане. Наконец они добрались до спящего квартала – между тремя и семью часами утра наступал единственный мирный момент для его обитателей, краткая передышка, прежде чем нищета снова выползет наружу. Шарко представил себе местную молодежь, которая целыми днями жгла резину своих скутеров, гоняя по парковке, этих часовых, вечно стоящих на стреме, которые исчезали в домах, стоило появиться любой незнакомой машине, и трепещущую в них надежду, которой предстояло разбиться вдребезги в одной из камер окрестных комиссариатов, где больше не знали, что делать с растущей преступностью.