Когда рабочий появляется снова, он тащит за собой крюк. Держась за него, огромными шагами проносится мимо моей кровати. Печь, гудящая где-то вдалеке, неожиданно освещает его прямо перед моими глазами. Лицо красивое и страшное, восковое, словно маска, на нем никаких эмоций. Я видел миллион таких лиц.

Он подходит к кровати и одной рукой сгребает старого Овоща Бластика, ухватив его за пятки, и поднимает его так, словно Бластик весит не больше нескольких фунтов; другой рукой рабочий передвигает крюк и продевает его через сухожилие у пятки, и теперь старый парень подвешен там вверх ногами, его старое заплесневелое лицо вздулось, на нем появился страх, в глазах немой ужас. Он продолжает махать обеими руками и свободной ногой до тех пор, пока пижама не сползает ему на голову. Рабочий связывает ее, словно джутовый мешок, и толкает тележку назад через эстакаду на дорожку и смотрит туда, где стоят двое ребят в белых рубашках. Один из парней вытаскивает скальпель. К скальпелю приделана цепочка. Парень сбрасывает его работнику, обвязав другой конец цепочки вокруг перил, чтобы рабочий не мог потерять оружие.

Рабочий берет скальпель и принимается нарезать старину Бластика на куски уверенными движениями, и старик перестает биться. Я боюсь, что не вынесу этого, но нет ни крови, ни выпадающих внутренностей, которые я ожидал увидеть, — просто куча ржавчины и пепла, изредка — кусок проволоки или стекла.

Где-то в стороне печь открыла свой зев, поглотив кого-то.

Я хочу вскочить, побежать и разбудить Макмерфи и Хардинга, всех ребят, кого только смогу, но в этом нет никакого смысла. Если бы я растолкал кого-нибудь, он бы сказал: «Ты, чокнутый идиот, что, черт побери, тебе нужно?» А потом, возможно, лично помог бы одному из рабочих вздернуть меня на один из этих крючков со словами: «Как насчет того, чтобы посмотреть, что у индейцев внутри?»

Я слышу высокое холодное свистящее и сырое дыхание туманной машины, вижу, как первые его струйки просачиваются к кровати Макмерфи. Я надеюсь, он сообразит спрятаться в тумане.

Слышу глупый лепет, напоминающий мне что-то очень знакомое. Я сумел повернуться, чтобы посмотреть в другую сторону. Это лысый Связи с общественностью с раздутым лицом. Пациенты вечно спорят, с чего это его раздувает. «Я бы сказал, что он это делает», — спорят они. «Что до меня, то я бы сказал, что не делает; вы когда-нибудь слышали о парне, который бы действительно его надевал?» — «Да, но вы когда-нибудь раньше вообще слышали о подобном парне?» Первый из пациентов пожимает плечами и кивает: «Интересная точка зрения».

Теперь он раздет донага, не считая длинной нижней рубахи с модной монограммой, вышитой красным на груди и на спине. И я вижу наконец-то (нижняя рубашка задралась у него на спине, когда он проезжал мимо, и я сумел подсмотреть), что он действительно носит кое-что, зашнурованное так плотно, что оно может лопнуть в любую секунду.

А к корсету привязаны по полдюжины предметов — за волосы, словно скальпы.

У него в руках маленькая фляжка с чем-то, что он вливает себе в глотку всякий раз, когда собирается что то сказать, а еще — вата с камфарой, которую он время от времени подносит к носу, чтобы перебить вонь. За ним тащится целая команда школьных учителей и учениц колледжа. На них голубые фартуки, а волосы завиты в тугие локоны. По ходу дела он читает им краткую лекцию.