Все, что надо, переложил Мишка в карман. Нож в брюки, пистолет засунул за пояс сбоку. Хорош мальчишечка. Ох, хорош.
Теперь по переулку Мишка шел спокойно. День будний был, народу немного, не то что в прошлый раз. Но наметанным взглядом Костров сразу определил: крутится кое-кто здесь, ох, крутится. Выросший в блатном мире, с детства познавший его законы. Мишка безошибочно научился отличать своих бывших «коллег» от нормальных людей.
На углу Грузинской сидела старуха, торгующая семечками. Мишка хотел было купить стакан, да раздумал. Новое обличье удачливого налетчика накладывало свои отпечатки, он должен был теперь соизмерять поступки в соответствии со своей «воровской профессией». «Солидный блатной» не может себе позволить того, что разрешает какая-то мелкота. Вот папиросы он купил у инвалида с пропитым лицом, за тридцатку пачку «Казбека». Инвалид, протягивая пачку, внимательно поглядел на Мишку.
— На мне нарисовано чего или как? — спросил Костров.
— А что, глянуть нельзя, вроде новый человек...
— Ты гляди-то осторожно, — Мишка распечатал пачку, постучал мундштуком папиросы по крышке. — Гляди осторожно, — он улыбнулся, блеснув золотой коронкой, — а то вполне можно тебе сделать полное солнечное затмение.
— Ты чего это? Чего? — инвалид попятился.
— А ничего. Знаю я вас, убогих. Сам на костыле, а к куму раньше других добегаешь.
Он повернулся и пошел. Вдоль трамвайных путей к Курбатовской площади. День выдался нежаркий, иначе бы пропал он в своем шоколадном костюме и кепке. Но небо заволокло тучами, собирался дождик, да и вообще дело к осени шло. «Скорей бы, — думал Мишка, — кончить бы это дело да Ритку с ребенком повидать». Вот ведь как получается: сел на трамвай и через полчаса дома, да никак нельзя ему это делать.
Правда, Данилов, прощаясь, обещал, что выхлопочет ему отпуск, а Иван никогда не врет. Кремень-мужик: сказал — сделал. Тем более ему теперь полегче, так как перевели Мишку в истребительный батальон НКВД, а это вроде в его системе. Мишка вспомнил о Данилове, и ему стало тревожно: зря он уехал из райцентра. Там, видно, дела веселые начались, не то что здесь, гуляй по улице да на баб глазей. И в том тяжелом деле ему захотелось непременно быть рядом с Даниловым, а не здесь, среди тишинской шпаны. Но Иван просил его найти Гомельского, а он, Костров, обещал, а раз обещал, значит, найдет.
Володю Гомельского Мишка знал давно, в тридцать четвертом они даже сидели в одном лагере на севере. Володя человек был не злой, но чрезвычайно ушлый, он даже в лагере ухитрился скупать золотые коронки. Как он это делал, никому не ведомо, но важен факт — делал. Отношения у них с Мишкой всегда были нормальными, и пару раз Володя взял у него кое-что, правда, мелочь. Золото Мишка не любил, всегда предпочитал наличные.
Так, задумавшись, он шел по знакомым переулкам мимо старых деревянных домов, мимо палисадников и акаций. Мишка думал о прошлом, в которое нет и никогда не будет возврата, о новой своей жизни и о новых друзьях.
Он и не заметил, как вновь оказался в Большом Кондратьевском. И только здесь понял, что за два часа никого не встретил, не увидал. Воспоминания прошлого еще жили с ним совсем рядом, и вернуться в него он мог только в памяти, в реальной жизни пути назад не было. Ну что ж, сыщик из него получился никудышный, хотя, впрочем, может быть, те, кого он не увидел, увидели его.