; вызывающей до сих пор вопросы смерти Николая I в 1855 г.; полного финансового банкротства помещичьего дворянства; роста европейских цен на зерно и удвоения с начала века численности населения России^>{713}. Это Освобождение действительно было Великим, но вместе с тем на практике, из-за упорного сопротивления помещиков, оно оказалось лишь дорогостоящей уступкой, а не реальной реформой. Производительные силы русского общества оставались скованны экономически. «Поперек дороги (полному) освобождению крестьян, — по словам С. Витте, — стояла теперь только косность наиболее отсталых слоев дворянства: сила их инерции была настолько велика, что вынудила ввести в реформу ряд оговорок, позволявших местами свести «освобождение» на нет, — но все же не настолько, чтобы остановить реформу в принципе. Последняя была бы мыслима в 1854 году совершенно так же, как и в 1861-м»^>{714}.

Задержка с окончательной отменой крепостного права почти на полвека, до революции 1905 г., привела к тому, что к началу XX века объем накопленного капитала оказался в несколько раз меньше потенциально возможного в случае его полной отмены в 1850-х гг. Следствием этого стало не только огромное отставание России от развитых стран, но и резкое обострение проблемы чрезмерного увеличения «лишних рук» — т.е. работоспособного населения, лишенного возможности быть обеспеченным средствами производства. Этот «демографический навес» избыточного по отношению к земле и капиталу населения, по оценкам исследователей тех лет, достигал почти 30 млн. человек. Именно он и составил основу социального взрыва обоих русских революций. Не случайно М. Вебер после революции 1905 г. констатирует, что для свершения буржуазной революции уже «слишком поздно».

Консерваторы же наоборот считали, что для свершения буржуазной революции в России еще «слишком рано»: «бессмысленно создавать институты до того, как социально-экономические условия созреют для них», — утверждал министр внутренних дел П. Дурново^>{715}. Позицию консерваторов весьма наглядно отразил в 1909 г. в своей книге член Государственного совета В. Гурко: «Сторонники конституционного образа правления должны бы, наконец, понять, что и самая конституция может быть осуществлена только при наличности многочисленного зажиточного, вполне независимого класса населения. Ограничить силу может только сила. Толпа, конечно, тоже сила, но сила дикая, неорганизованная, и поэтому она может расшатать власть, низвергнуть ее, но прочно взять ее в свои руки она не в состоянии. В стране нищих не только не может установиться конституции, но даже не может удержаться самодержавный строй… В стране нищих может водвориться только деспотия, безразлично, византийского ли типа деспот, опирающийся на преторьянскую гвардию, или народоправство худшего пошиба, фактически выражающееся в деспотическом господстве сменяющейся кучки властителей наверху и множества бессменных мелких властей полицейского типа — внизу»^>{716}.

Однако дворянство упустило свой исторический шанс. В новых условиях оно вырождалось и становилось все более консервативным, не способным к созидательной деятельности. Отмечая эти тенденции, С. Булгаков писал: «Ах, это сословие! Было оно в оные времена очагом русской культуры, не понимать этого значения русского дворянства значило бы совершать акт исторической неблагодарности, но теперь это — политический труп, своим разложением отравляющий атмосферу, и между тем он усиленно гальванизируется, и этот класс оказывается у самого источника власти и влияния. И когда видишь воочию это вырождение, соединенное с надменностью, претензиями и, вместе с тем, цинизмом, не брезгающим сомнительными услугами, — становится страшно за власть, которая упорно хочет базироваться на этом элементе»