Он видел партизан в общении друг с другом и начинал понимать, почему они ближе один другому, чем кровные братья. С учителем эти люди держались просто и человечно, никак и ничем его не выделяя, словно он был одним из них, и это явилось для него настоящим откровением. Он ежеминутно сравнивал то, что видел собственными глазами, с тем, что слышал раньше из чужих уст, и осознал в конце концов, каким одураченным, оболваненным слепцом, запутавшимся в бандеровской брехне, жил он до сих пор, принимая врагов за друзей, а друзей за врагов. И только сейчас он прозрел, все увидел и понял.

Когда наступил тот день — а пришел он удивительно быстро, такая уж была пора, когда все решалось часами, — учитель решительно сделал окончательный выбор и явился к Ковпаку. Поклонился уважительно, глянул суровому старику прямо в глаза и твердо заявил:

— Если верите мне, я ваше войско выведу…

Ковпак, как и при первой встрече, долго смотрел немигающим взором в глаза верховинцу и прочитал в них то же самое, что только что слышал: правду. И старик молвил, будто утверждая этого учителя в правах человека:

— Добро, давай!

Учитель вывел партизан. А когда все было позади, Ковпак послал за проводником своего связного.

— Спасибо, товарищ! — сказал Дед и впервые пожал учителю руку.

— …Вот я, Сидор Артемьевич, и пришел к вам сегодня, чтобы сказать спасибо. За все спасибо. За то, что не дали мне тогда ослепнуть, что из ямы вытащили. Так вот, батько, спасибо вам за все! — И учитель низко поклонился, как сын отцу…

Ковпак ни одним движением не останавливал его. Верховинец тряхнул головой, словно отгоняя кошмар прошлого:

— Везучий я, батько, видно, счастливчик! Сами судите, ведь дважды родился! Умер тогда оуновец Стефан Ярко… А родился советский человек, правда!

— Вон ты какой! — улыбнулся Ковпак, покачав высоколобой головой. — Самокритично у тебя выходит. Что ж, правильные слова говоришь, товарищ Ярко! Рад за тебя. — Он шагнул к посетителю, пожал ему руку. — А насчет спасиба твоего мне, то ты, брат, малость ошибаешься. Это хлопцам нашим спасибо говорить надо. За все! И за тебя тоже. А я — что ж, я как все… Ни больше, ни меньше. Как ты сказал — просто советский человек. Вот так, друг Стефан!

Они замолчали, думая, наверное, в эту минуту об одном и том же, оба растроганные и чуть смущенные этим наплывом чувств.

— Будь здоров, учитель! — Их руки встретились в крепком пожатии. — Спасибо, что вспомнил. Милости просим в Киев еще не раз!

— Вам спасибо, батьку!

Дверь за верховинцем закрылась без стука, неслышно, а спустя минуту в кабинет вбежала секретарь и растерянно проговорила:

— Сидор Артемьевич, такое дело, понимаете… Гуцул этот ваш, чудак, уходя, здоровенную банку с медом оставил. Пусть, говорит, батько испробует карпатского целебного. Я ему — не положено, дескать, никаких приношений принимать. А он: знаю, мол, но батько все понимает и нас, верховинцев, не обидит.

— Ко мне его! — быстро сказал Ковпак, укоризненно и одновременно добродушно покачав головой.

Наташка исчезла и вскоре вернулась — одна…

— Как в воду канул!