После Москвы город казался мне крохотным. Гостиница, вокзал, все рядом. Идти никуда не хотелось. Валялся, пил чай. Включил телевизор. Телевизор показался еще пакостнее, чем в Москве. Пошел на вокзал, купил билет. Как все просто было в жизни. Нет проблем. Я вернулся на симпозиум.
Может, она вернулась? Я прошел в зал. Нет, нигде нет женской головы в шелковом платочке. Все или прически, или парики. На трибуне очередное: геополитика, энергетика, коррективы, в зале – дремание или разговаривание.
Куда мне деваться, куда? Ну, приеду завтра в Москву – и что? Она монашка, наверное. Да нет, не монашка, просто верующая. Замужем, конечно. Муж – староста церковный. Дети в алтаре прислуживают, кадило батюшке подают. Вечером вместе молятся. Целует всех на ночь. Спят отдельно. А откуда тогда дети?
Опять я себя обнаружил перед Казанским. Зашел внутрь. Старушки копились перед началом вечерней службы. Глухой старик заказывал сорокоуст по умершей жене. Свечи у распятия лежали грудкой, еще не зажженные. Добавил и я свою. Написал записки и об упокоении, и о здравии. А ее как зовут? Написал бы сейчас. А то "А. Г.". Что такое "А. Г."? Антонина? Алла? Нет. Ангелина? Да ну! Анна? Аня? Пожалуй. О здравии Анны. А может, Анфиса? Ариадна? Нет, Анастасия. Да, да. Росла Настей, бабушка приучила платок повязывать, в церковь водила. Что ж ты, Настя, даже город не показала? Ах да, надо же детей кормить.
А иди-ка ты, брат, в капеллу, сказал я себе, выйдя в сумерки раннего вечера. Спросил дорогу. Ну да, тут все рядом. Еще через мост перешел, тут, в этом городе, чего-чего, а мостов хватало. Перешел, повернул у необъятной площади направо. Значит, тут вот была революция, тут вот были и декабристы. Перевороты всегда или очень кулуарно, закулисно, или очень напоказ. Мойка. Пушкин тут умер. Да, ведь возили тогда в школьниках. Очередищу отстояли. Но было интересно общаться друг с другом.
Сейчас и очереди нет. Зайти? Нет, я же еще без билета в капеллу.
Ну вот, уже билет взял. Интересно, подобрал кто-то те мои два билета? Мы как будто будем там вместе с ней сидеть. С Настей? Нет, не Настя она. А кто? Молодые, естественно, красивые девушки тоже покупали билет. Можно же пошутить, заговорить. Вот же, глядят же, с интересом же. Надо бы что-то съесть. Есть же тут, в колыбели, общепит. Цена на бутерброды и простенькое питье меня поразила. А студентам каково? Ухаживает парень за девушкой, позвал в капеллу, и что дальше? Ведь в перерыве надо вести в буфет. Бедные студенты!
Заметив, что уже часа два, как говорится в песне, "тихо сам с собою я веду беседу", я купил программу и сел в сторонке.
Я не узнал ее. Она остановилась предо мною, такая нарядная, я вскочил, думал, откуда здесь моя знакомая?
– Пошли все-таки? – спросила она.
Голос, голос я узнал.
– Вы? Вы? – Я не знал, что сказать, и зачастил, засуетился: – А я все гадал: "А. Г.". Что "А. Г."? Анастасия, да? Аглая? Агриппина?
– Саша, – сказала она, – Саша. Александра. Александра Григорьевна. Звали еще Шурой. Но это мамина родня.
– И я, – сказал я, – и я Саша. Вот совпадение.