Передача портфеля, вернее, обмен одного на другой точно такой же. По классическому сценарию: почтовое отделение, заполнение телеграммы. Поставил Кляйн портфель рядом с Харитоновым, а ушел с другим портфелем, будто бы перепутал. Молодец Кляйн, долго потом еще будет приносить пользу демократическому отечеству, сначала живым, выполняя разные полезные поручения, потом полуживым от страха, когда ему скажут, что надо поучаствовать в съемках учебных фильмов на благо народа в клинике «Шарите», потом, по ходу этих довольно-таки смелых в медицинском смысле экспериментальных съемок, полумертвым. Наверное, и мертвым как-нибудь послужил, не выкинули же просто тело практичные немцы. Впрочем, это все уже за пределами компетенции Покровского.

Вечером, после успешного завершения операции (а допрос преступника немецкие товарищи, начав в половине шестого, в шесть с окончанием рабочего дня аккуратно обрубят, не успев даже пройти объективку, формальные вопросы), Покровский с Томасом и Лукасом пойдут в пивную есть сосиски с капустой и пить пиво, которого Покровский в целом не уважал, но тут присоединился с большим удовольствием. И там будет в туалете висеть плакат фильма про Джеймса Бонда, агента 007, и на плакате агент стоит, расправив плечи, из-под пиджака выглядывает рукоять пистолета, вид у него очень презрительный, но лоб высокий, что у твоего Аристотеля. Вот таким себе представлялся, наверное, идя по Берлину с драгоценным портфелем, академик М. А. Харитонов.

Но когда академик увидел вдруг перед собой Покровского на фоне памятника мужику на коне, примерно напротив которого во дворе университета фашисты жгли книги, он выглядел совсем по-другому.

Шея оказалась какая-то птичья у него вдруг, и щеки стали прямо на глазах отвисать, и язык даже полез изо рта. Попытался пихнуть портфель в руки «проводника», но тот, человек более опытный, уже зафиксировавший, как много возникает специфических людей по всем краям зрения, решал свои проблемы: презрительно оттолкнул портфель, посмотрел с недоумением: кто этот, чего надо…

– Hast du die Münze fallen lassen? – спросил он академика буквально три минуты назад.

Академик вздрогнул, хотя ждал этого вопроса. Похлопал себя по карманам, ответил по-немецки, что, возможно, и уронил ничтожную эту монету, die Münze.

– Вы русский СССР? Я говорить по-русски! Показать вам наш великолепнеше хаупштадт? – обрадовался проводник и добавил шепотом: – Просто изображайте туриста.

Прошли они вместе не более двадцати шагов. Fallen lassen! Не «уронили» монету, а «позволили падать», «освободили упасть»… До чего же красивый язык!

Волна адреналина, неимоверный Липовый бульвар, настоящий суперпроводник рядом, ручка портфеля, как рукоятка кинжала… И бздымс, и все. Сантиметров на десять ниже стал за полсекунды знаменитый академик. Так что же, пожалел Покровский предателя в этот момент?

Наоборот, уже не пожалел. Уговорил себя ученый, что можно украсть у сестры икону, а теперь скукожился, согнул плечи, а не расправил. Ладно украл, ладно скукожился, но ведь и то и другое. Один раз – бывает. Два раза – извини, академик.