– Где убивал, скотина? – заорал Гога так, чтобы уж точно все проснулись.

В каких-то окнах свет зажегся, ошалевшие горожане к окнам из темноты липнут – пусть слышат и видят. Вот и на балконах уже некоторые, спектакль. Реплики ночью слышны хорошо.

– Где убивал? – спросил Покровский.

Бадаев бы и ответил, страшно уже не отвечать, да зубы ходуном ходят, слова рассыпаются.

– У «Гражданской»? – этот неправильный вопрос, подсказка, но можно одну.

– Да.

– А вторую?

– Здесь, в парке…

– Громче!

– В парке… – показывает пальцем в сторону Петровского парка.

– Кого в парке убил?

– Соседку…

– По имени, кого убил в парке… Громче!

– Соседку Кроевскую…

– Чем убил?

Покровский не касается Бадаева, но тот сам прижимается к дереву, втирается в него спиной.

– Я…

– Чем Кроевскую убил?

– Асфальтом…

Вот, и это все слышали. Никакой адвокат уже не спишет это на выбитый самооговор, потому как неоткуда невинному помощнику заместителя коменданта ЦСКА знать, чем убита Кроевская. В «Вечерней Москве» репортажа с места убийства не было, по телевизору Жунев и Подлубнов подробностей не рассказывали.

Трясется Бадаев, как отбойный молоток, а чего трястись, можно уже и расслабиться – все главное уже произошло. Ну, потом еще одно будет, более главное, но позже. Можно некоторое время, наверное, и не трястись.

Это, впрочем, глумление – кто бы не трясся на месте несчастного идиота Бадаева.

– Зачем первую старуху убил?

– Попробовать…

Отличный ответ. А он-то, Покровский, тонкие концепции строил. Спрятать дерево в лесу! А все просто. «Попробовать». Конечно, когда берешься за такое сложное и новое для себя дело, как убийство, логично сначала попробовать.

– Галоши куда дел, в которых убивал?

– Вы… выбросил.

– Куда?

– В помойку в каком-то дворе.

От таких вещей избавляться не сложно, помойка уехала на свалку в Химки, там миллионы тонн дряни всякой со всего севера Москвы.

– Ключ куда дел?

– Какой?

– От двери соседки!

– Выбросил…

– Куда?

– В решетку водостока, на ЦСКА. За Дворцом тенниса сбоку… Я покажу!

– Почему туда?

– Не знаю.

Поплыл Бадаев. Выбросил в решетку – глупо, но не очень важно. Лежал бы там ключ спокойно хоть еще сто лет до ядерной войны, да и после нее лежал бы. Глупо, что сказал, куда. Даже если ключ каким-то образом исчез оттуда, подземным потоком унесло (что вряд ли), можно другой такой же туда положить, потом с понятыми достать. И отпечатки пальцев бадаевских на этот новый ключ получить не сложно, всучить ему просто этот ключ в руки. Да это все и не нужно уже – вишенка на торте. Много свидетелей слышало сейчас Бадаева, в отказ не пойдет.

– Икон сколько взял?

– А…

– Сколько икон взял у Кроевской?

– Одну!

Ладно. С иконами сюжет будет отдельный.

Покровский резко отвернулся, отошел в сторону. Гога Пирамидин возник, снова взял за шкирку Бадаева, запихнул в канарейку. Навсегда покидает армеец Бадаев Красноармейскую улицу.

На Петровке, на ночном допросе Покровский узнает подробности, которые его занимали. Как Бадаев понял про икону, что непростая. Проявил смекалку – хоть завтра в МУР (нужны, кстати, бывают такие сотрудники, которые по документам расстреляны, а физически под рукой на всякий пожарный; на Лубянке, Покровский знал, таких держат). Когда помогал Варваре Сергеевне при прорыве трубы, увидел отражение в стекле: она украдкой одну из двух икон со шкафа сняла и спрятала. Уж неизвестно, от глаз Бадаева она ее прятала или от продолжавшей хлестать воды. Но Бадаев икону в стекле неплохо рассмотрел, тем более что Спас в силах – самый запоминающийся сюжет. Ромбы-квадраты, Христос с книжкой на табуретке.