– Кто?

Он встает, засовывая руки в карманы, когда встречается с нами взглядом.

– Его брат.

Я нажимаю маленькую кнопку на ключах Кэпа, чтобы открыть его внедорожник, и, тихо выскальзывая через парадную дверь, направляюсь к нему. Роюсь на заднем сиденье, но не нахожу чертову визитку Перкинса, которую взяла из лимузина, только второй пустой конверт, идентичный тому, который был оставлен для меня.

Вот как они узнали, Донли пришел и к ним.

Мудак.

Я на цыпочках возвращаюсь в дом, поднимаюсь по лестнице и иду прямо в комнату Кэпа.

Роюсь в карманах грязных джинсов, но там ничего нет. Потом открываю его прикроватный ящик и вижу ее торчащий из его дневника краешек.

Я замираю.

Кэп много пишет в дневнике.

Может быть, там я найду ответы на свои вопросы?

Я тянусь к нему, но в ту секунду, когда кончиками пальцев касаюсь прохладной кожаной обложки, меня пронзает чувство вины.

Они не пускают людей в этот дом, потому что не могут доверять их намерениям. Это их безопасное место, поэтому дневник лежит прямо тут, где его может обнаружить любой желающий.

Я не могу разрушить их единственное безопасное место.

Я спешу в свою комнату и только там останавливаюсь подумать.

Зачем Кэптену хранить эту карточку?

Он должен знать, что я оставила ее там, его братья поделились бы своими доводами в пользу того, чтобы сохранить ее, если бы она принадлежала им.

Может быть, он хотел спросить меня об этом?

Одно дело, если бы она болталась в кармане его грязных брюк, если бы он поднял ее, чтобы потом выбросить или что-то в этом роде, но он спрятал ее в ящике прикроватной тумбочки и воткнул между страниц, на которых записаны, может быть, его самые глубокие мысли… или самые грязные желания, кто знает. И все же. Почему?

В последнее время он так взвинчен, и Перкинс был одной из причин этому. Черт возьми, он избил его только вчера!

Кэп что-то знает, и я собираюсь выяснить, что именно.

Когда я поднимаюсь наверх, вижу ее в постели, но она не спит. Рэйвен рисует круги фонариком на потолке и даже не смотрит в мою сторону, когда я вхожу.

Как только я запираю дверь, фонарик щелкает, и внезапно становится совсем темно.

Я мгновенно хмурюсь: она задернула шторы.

Ее глубокие вдохи и выдохи выдают ее, она делает все возможное, чтобы контролировать свой страх темноты.

Я снимаю обувь, сбрасываю джинсы и рубашку и забираюсь в постель к ней.

Я тянусь к ее фонарику, она отдает его, но говорит:

– Не включай.

– Почему нет?

– Потому что мне не хочется смотреть на твое лицо, когда ты мне лжешь.

Ах, черт.

Я просовываю руку под подушку и притягиваю ее к себе.

– Как насчет того, чтобы я тогда ничего не говорил, чтобы не пришлось лгать?

Она усмехается.

– Чувак, нет даже намека на неуверенность, как будто ты точно знаешь, что держать меня в темноте вот так будет лучше.

– Так и есть.

– Для кого, здоровяк?

Я молчу и слышу ее смех с ноткой горечи.

Она мотает головой на подушке:

– Разве мы уже не поняли, что скрывать что-то друг от друга – худший из вариантов?

Несколько минут мы не произносим ни слова, погруженные в свои мысли.

– Знаешь, что я поняла о страхе? – спрашивает наконец она, но не ждет ответа. – Он сдерживает нас, отнимает у нас силу. У тебя, здоровяк, никогда не было причин лгать мне, а теперь есть.