Непрерывным потоком сгорают в топке войны техника и люди. За один только день 17-е августа мы, например, потеряли четыре новеньких «Ила» и один «ЛаГГ» прикрытия. И так везде, по всему обильно залитому русской кровью западному фронту…

Но больше всего поражает тупость Верховного командования. Сверху нам хорошо видно, что танки отчего-то атакуют по болотам, а лишенная всякого прикрытия пехота по открытой местности. Немцы же непрерывно отстреливаются из артиллерии или утюжат позиции штурмовой и бомбардировочной авиацией. И глядя на все это сверху, у нас просто сердце кровью обливается…

По полку ходят нехорошие слухи, моральный дух низок, как никогда. Вчера зачитывали приказ о расстреле дезертиров, но мне по-секрету рассказали, что четверо политруков, не в силах вынести бессмысленные атаки и глупые потери, написали жалобу самому товарищу Сталину. Однако письмо перехватили «особисты» и, обвинив написавших его во вредительстве и моральном разложении, под шумок расстреляли.

Наши танки жгут, поскольку нет пехотного прикрытия; пехоту кладут, так как нас, авиацию, посылают куда угодно, но только не туда, где требуется помощь. Ну а про артиллерию и говорить не приходится: когда летишь, хорошо видно, что пушки бессмысленно молотят по пустой местности, а при попытке связаться с пушкарями и передать координаты цели тебя просто посылают далеко и надолго. И не просто ведь посылают. Меня, например, уже разок таскали в особый отдел, разбирались, что это за попытки передачи координат, отличных от назначенных штабом фронта Спасибо, отпустили с миром…

Каждый день на станции прибывают эшелоны с людьми, танками, самолётами. Всё это спешно разгружают — и в пекло. А ведь эти резервы сейчас по-настоящему нужны где-то под Ленинградом, в Крыму или Прибалтике… Так нет же, гоним всё на убой, потому что кто-то умеет писать красивые реляции.

Наш новый командир майор Стукалов с каждым днём ходит всё мрачнее и мрачнее. И то сказать — когда мы прибыли на фронт 24-ого августа, в полку было три десятка «ильюшиных», а сегодня, двадцать восьмого, у нас осталось всего десять машин. Немцы быстро приспособились: поскольку идём мы низко, поднимаясь, самое большее, на сто пятьдесят метров, они караулят нас на полутора-двух тысячах. Потом резкое пике с высоты, атака с задней полусферы — и всё. Спёкся…

Со злостью отшвыриваю папиросу, и словно дождавшись этого момента, тут же звучит команда:

— Первое звено — на вылет!

Бегу к своей машине. Внешний осмотр — струбцин на элеронах нет. Тыкаю носком сапога в баллон — накачан. А второй? Тоже. Сашка «смачивает» свой дутик. Надо бы последовать его примеру, но уже не успеваю. Механик привычно ждёт у крыла с парашютом в руках. Рядом ещё двое: приборист и оружейник. Подают журнал, я торопливо расписываюсь огрызком карандаша, хватаюсь за ручку и влезаю на крыло и дальше в кабину.

Вот что в «ИЛе» действительно хорошо, так это просторная кабина, что при моих габаритах играет совсем немалую роль. Ноги сразу ставлю на педали. Короткий осмотр — вроде всё нормально. Сначала пристёгиваю поясные ремни, затем плечевые. Так… Вилку шлемофона в колодку, резкими движениями закручиваю оба зажимных барашка. Покачал. Нормально. Рычаги шасси — законтрены, как положено. Триммер, приборы — целы. Включаю аккумулятор, и панель сразу оживает, вспыхивая всеми четырьмя лампочками контроля боезапаса: значит, бомбы в отсеке. Так, теперь вентили баллонов: синий — сжатый воздух, чёрный — углекислота. ЭСБ-3П, две штуки, один на РС, второй — на бомбы. Как понадобится, так и установлю, дело недолгое. Ага, есть ракета, вижу!