Не спится. Сна ни в одном глазу. Прямо, как тогда, с двадцать первого на двадцать второе… Плюнув на все, натягиваю гимнастерку, ремни и с остатками коньяка выхожу в ночную свежесть. Усевшись на бугорок землянки, закуриваю и начинаю понемножку отпивать прямо из горлышка. Катя, Катюша. Как бы до тебя докричаться, а?

Мне вдруг так ясно представляется, как она своим неслышным шагом подходит ко мне сзади, кладет мне руки на плечи, всем телом прижимается к спине и тихо шепчет:

— Товарищ старший лейтенант…

— А! — от звука мягкого женского голоса я испуганно взвиваюсь. Папироса черчит во тьме короткую огненную дугу и рассыпается искрами на земле. Тьфу, напугала…

— Товарищ старший лейтенант, извините меня, пожалуйста…

Это ж Глафира. Фу-ух, а то я уж… даже и не скажу, что именно «уж»…

— Глашенька, да я на вас и не сержусь, — что б еще такое сказать? Хмель уже туманит голову, и язык болтает без остановки. — И зря вы на меня так. Самвел, вполне возможно, жив…

Она всхлипывает и поднимает на меня глаза, в глубине которых светится отчаянная надежда:

— П…правда?

— Правда-правда. Ну мог же он с парашютом выпрыгнуть? Я тогда много куполов видел. Или как я на аварийную сесть…

— Да? — в голосе звучит уже не надежда, а самая что ни на есть нешуточная вера. — Правда?

— Да, правда! — сволочь я последняя! Она ведь мне верит, а что я, не знаю, что ли, что ни на какую вынужденную он не сел. Да и с парашютом тоже — вряд ли, если честно…

— Вы понимаете, товарищ старший лейтенант, он же… он такой, — девушка всхлипывает, — вы знаете, я ж в детском доме росла, ни отца, ни матери. Они на Украине в голодомор умерли… А Самвельчик… он мне и за отца, и за мать стал. Мы ж поженится собирались… Я думала, ребеночек будет, семья настоящая… Как же я теперь одна, а?

Она утыкается мне в плечо и начинает рыдать. Господи, ну за что мне это?! Что за день такой?! Награждение, следователь, обмывание теперь вот Глафира…

— Ну, успокойся, девочка, успокойся, — я неловко глажу ее по голове. — Вот, выпей.

Она делает большой глоток из бутылки и, поперхнувшись, заходится в кашле. Еще бы, коньяк из горлышка пить — это вам не вода. Но откашлявшись, она, к моему изумлению, делает еще один большой глоток. Ну, это к лучшему: напьется и забудет…

— Товарищ старший лейтенант… — а язык-то у нее уже и заплетается, — а можно я вас спрошу?

— Конечно, солнышко, спрашивай.

— А в-ваш-ша н-невеста, — у-у, красавица, да ты уже нарезалась… что-то быстро! Катюша вроде так не пьянела, — он-на оч-чень к-красивая?

— Да, красивая…

— К-крас-сивее меня?

Во как! Да уж, если правду говорят насчет «что у пьяного на языке, то у трезвого на уме», то женщины — загадочные существа. Только что рыдала, не знала, как будет жить, и вот теперь нужно сразу выяснить, кто красивее: она — или моя Катюша, которую она никогда не видела и, скорее всего, никогда не увидит…

Мне удается увести ее к столовой, где я и оставляю свою спутницу в надежде, что к завтрашнему утру она придет в себя.

В моей землянке пусто и неуютно. Да еще эти, летающая пятая колонна, которые, будь они неладны! Звенят и звенят над самым ухом. Чтоб вам всем… в коптилке моей сгореть, твари кровососущие!