— Каков будет щит? — спрашивал художник и тут же начинал рисовать.

— Кавалерийский треугольник.

— Цвета: Один? Больше?

— Два. Голубой и белый, — отвечал кавалер, не задумываясь.

— Мудрый выбор, лазурь, серебро. Лазурь — небо, верность честность. Серебро — благородство и чистота. Как рассечем?

— По горизонту, белый — сверху.

— Мех, пояса, перевези?

— Лишнее. Коршуна, черного коршуна рисуйте. Одна колдунья звала меня коршуном.

— Господин, коршунов, орлов, кречетов и соколов на щитах много.

— Да? — кавалер на миг задумался. — А вороны часто встречаются?

— Нет, не часто, никогда не видел, прекрасный выбор, ворон символ мудрости и течения времени.

— Рисуйте ворона, а в лапах он должен сжимать горящий факел, так хотел архиепископ.

— Итак, черный ворон с горящим факелом на лазурном поле, с серебряным небом, — закончил рисунок художник.

Волоков внимательно смотрел на него и был доволен:

— Сделайте ворона пострашнее.

— Сделаю ему рубиновое око.

— Еган, дай художнику щит. Хочу забрать его завтра.

— К утру лак высохнет, будет готов, с вас два талера, господин.

Волков молча достал монеты.

— Господин рыцарь, а не желаете себе еще штандарт с гербом, и сюрко в ваших цветах, для ваших людей? — предложил художник. — У меня есть хороший портной и белошвейка. Все будет красиво.

— Да, мне это нужно, — согласился кавалер. — Штандарт и пару сюрко.

— Попоны для коней в ваших цветах.

— Лишнее.

— Тогда с вас еще четыре талера. И работы займут три дня.

— И ни днем больше, — сказал Волков и снова полез в кошель.

Пировал он со своими людьми, за столом были все, кроме Агнес. Можно сказать, что кавалер был счастлив. Он заказал музыкантов.

И благосклонно принимал тосты и от Сыча и от Полески. Особенно его радовала, ворчливая зависть пьянеющего Рохи.

— Чертов, мошенник, — после каждого тоста негромко добавлял Скарафаджо, — надо же, сам архиепископ ему шпоры повязывал.

Или:

— Чертов, ловкач, как он так умудрился, надо же! Проныра! Вот, что значит дружить с офицерами.

А Брунхильда раскраснелась от вина и поглядывала на него уже не столь злобно как совсем недавно. А Еган и вовсе гордился так, как будто это он стал рыцарем. Орал больше всех, был уже изрядно пьян.

А кавалер не пил, так отпивал для вида. Он был неспокоен. Рыцарские шпоры вещь, безусловно, прекрасная, но епископ свою часть сделки выполнил, и теперь очередь была за Волковым. А ему очень, очень не хотелось лезть в чумной город, откуда никто не возвращался. И шпоры после таких мыслей уже не смотрелись такими блестящими.

«Ничего, ничего, — уговаривал он сам себя, — главное в любой компании, это правильно подготовится к ней».

Но все самоуговоры не отгоняли тревогу. А тут к столу подошел трактирщик, улыбался, очень был доволен выручкой от пира. Он нес полуведерный кувшин вина, запечатанный сургучом, на кувшине стояла печать какого-то монастыря.

— Велено передать вам господин кавалер, — с улыбкой и поклоном произнес трактирщик. — Монахи принесли, говорили, что вино двадцатилетнее. От их ордена, вам в честь акколады. И принятия вас в круг рыцарей Господних. Прикажете открыть?