Теперь никто не смог бы соотнести эту фигуру в модных рейтузах и шелковой рубашке с тем дикарем, которым он еще недавно выглядел. Южный тип, несомненно. Беарнец или гасконец, или даже, господь ведает, кастилец. Но кочевник?.. С чего вы это взяли? Не горячка ли у вас после вчерашнего, господин капитан?
Это, конечно, пока он рта не раскроет. Французский у Сагита оставался чудовищным. Но поклон, поцелуй руки безупречны. Кто бы мог сказать, что этот малый – матерый приуральский конокрад, подобранный на обочине Старой Смоленской дороги жуткой морозной ночью после ожесточенного боя за Борисов?
Условились ехать в Шато де О, смотреть еще не законченные конюшни.
– Серебро, – произнесла Жаннетт Сансон, когда они сели в ее карету, – против него не поможет.
– Хорошо, – легко согласился Сагит. – Буду искать что-то еще.
– Не вы один это что-то ищете и не находите. Время бережет его для чего-то.
– Возможно. Возможно.
– Вы знаете, что Лига Заката бросила его? Что он всё продал, даже свой драгоценный корабль в Бресте, и всё равно у него недостает средств оплатить мой аукционный счет?
– Удача в ту ночь от него отвернулась.
– Она много раз от него отворачивалась. Но никогда навсегда. И меня это убивает. И теперь, когда уже он должен мне, я особенно не чувствую себя от него свободной.
– Наверное, этого не будет вообще. Он всё еще любит вас, – произнес Сагит.
– Главное, что я его никогда не любила, – ответила Жаннетт. – Впрочем, господь с ним, поговорим о вашей доле. Первым траншем вы приобретаете тысячу лошадей?
– Да. Дома скопились долги, нужно их раздать. Я долго думал, что мне делать со всем тем, что я теперь знаю, и решил начать с этого…
Когда прибыли в Шато де О, Жаннетт и Савичев под руку ушли вперед к стройке, где командовал Робер-коротышка, старый приятель Буссенара, тоже перешедший от греха на их сторону.
Сагит тем временем отстал, чувствуя чуем седьмого сына, что должен задержаться, остаться один и был таки прав.
Так и случился его последний разговор с убийцей Инныпъина.
Ла Пуассон потускнел и пообтрепался. Время и безденежье не пощадили его. Свою трость и щегольские перчатки он где-то потерял. Цилиндр оказался безнадежно помят. Ла Пуассон отделился от стены, у которой поджидал изменения ситуации у дома Сансонов. Вот и дождался.
– Хорошо смотритесь, – произнес Ла Пуассон, криво улыбнувшись. – Она замечательно позаботилась о вас. Пройдемся?
Сагит был не против.
– Признаю, спрятать череп в катакомбах оказалось тонким ходом, – выдавил Ла Пуассон, когда они проходили сводчатые прохладные конюшни, полные сырого запаха непросохшей еще кладки. – Тут ты меня обошел. Я два месяца не видел солнца, я перерыл всё на пути, который ты прошел под землей, от Шато де О до монастыря Кармелиток. Я вот этими руками перебрал, наверное, миллион черепов. Я ничего не нашел. Скажи мне, где он?
– Я не помню, – честно ответил Сагит. – Где-то там.
– Если ты торгуешься…
– Я не для торговли у тебя его отобрал.
– В таком случае торговаться буду я. Ты же знаешь, – проговорил Ла Пуассон стервенея, – я ведь не оставлю этого так. Я это дело закончу. Я найду череп, не этот, так другой, и опрокину эту цепь случайностей и нелепиц. А после, когда я разберусь с главным, я займусь тобой. Не только тобой. Но только ради тебя я отправлюсь на Восток, проникну в бухарский каганат и добуду череп Тимура из его усыпальницы. И вот тогда я поверну его армии на север. Я сгною всю твою чертову землю, коней перебью, а ты сам вообще не родишься, ты понял?!