Мой паспорт.

Отлично, просто отлично!

Среди вещей Лягушонка я нахожу и то, что никогда ей не принадлежало. Не могло принадлежать. Брелок с саламандрой. С моей саламандрой, к которой я так привык, и которой так заинтересовалась мумифицированная шведка. Вместе с паспортом соплячка выкрала еще и брелок, вот дрянь!..

– Вот видишь, Муки, она еще и воровка. Стибрила дорогущий артефакт и наивно полагала, что это сойдет ей с рук. А не сошло. Так стоит ли жалеть о ней, приятель?..

Муки приоткрывает пасть, но мяуканья я не слышу.

– Не стоит, так-то. Я все сделал правильно. К тому же не я первый начал.

Что именно я сделал, выясняется через минуту, когда я, наконец, решаюсь перевернуть Лягушонка. Ее тело неожиданно оказывается тяжелым, гораздо более тяжелым, чем было при жизни. Чем это вызвано – я не знаю и, более того, не хочу знать.

Зрелище мертвой соплячки омерзительно.

Возможно, если бы я пустил ей кровь, она не казалась бы такой отталкивающей. Из мыслей, которые все чаще посещают меня: кровь, вырвавшаяся на свободу, не лишена шарма, она завораживает. Но вид соплячки способен вызвать лишь содрогание: посиневшее лицо, быстро набухающий фиолетовый рубец на шее, глаза остекленели и в них застыло смешанное выражение ужаса и безмерного удивления. Оказывается, у нее были серо-голубые глаза.

И длинные ресницы.

Не такие длинные, не такие впечатляющие, как у Тинатин, но три спички смело на них поместятся. Мне хочется проверить свою догадку. Немедленно. Спички у меня есть (плоская картонка с лыжником – «Paradise valley»), я достаю картонку и отрываю от основания ровно три спички. И пристраиваю их на ресницах Лягушонка. Они легко укладываются, они лежат не шелохнувшись: еще одно доказательство того, что проклятая Лягушонок мертва.

Мертва.

К добру ли, к худу, но я запомнил еще две буквы из «Азбуки глухих»: «М» и «С».

«М» – мертвый.

«С» – смерть.

Я демонстрирую их Муки, и Муки тотчас же отворачивает свою лысую вытянутую морду, к трем складкам на его шее добавляется еще одна. Муки – жизнелюбивый кот, и можно ли винить кота в животном жизнелюбии? Подобное жизнелюбие я могу только приветствовать.

Жизнелюбие. Мне всегда его не хватало. Мне не хватало ощущения наполненности жизни, сначала были плоские надписи на задней стенке платяного шкафа, затем – плоские фигуры на целлулоидной пленке, они занимали все мое время, все воображение. Я всегда сопереживал им, дурачок. И заставлял сопереживать сбившихся в стада тамагочи, я внушал им, что все, когда-либо появившееся на страницах «Полного дзэна» (включая рекламные развороты), – и есть настоящая жизнь. Теперь я знаю, что это не так. Фиолетовый рубец на шее соплячки – вот настоящая жизнь, полная новых красок и совершенно новых впечатлений, Тинатин знала это. Предвидела.

«А люди, погибшие насильственной смертью, не интересуют вас совсем?»

Интересуют, и еще как!..

Я вообще нахожу свое нынешнее состояние чрезвычайно интересным, а мир, окружающий меня, – многоцветным, выпуклым, объемным, наполненным новыми звуками, новыми запахами, новым смыслом. Меня смущает лишь его отдаленное сходство с сюжетом множества малобюджетных человеконенавистнических фильмов, обычно они занимают нишу «артхаусное кино». Да и насрать, это всего лишь издержки моего славного журналистского прошлого, привычка смотреть все подряд и сутками переваривать просмотренное, как говорит Великий Гатри: человека в его нынешнем виде агрессивного примата создал не бог, а братья Люмьеры.