света,

Он, являющий мудру совершенного созерцания,

Чье ваджрное тело – всеразличающая мудрость,

Преображает воду страсти в алмазное знание.

Почтительно склоняюсь перед Амогхасиддхи, буддой действия,

Он, являющий мудру прибежища,

Чье ваджрное тело – всесовершающая мудрость,

Преображает ветры зависти в ваджрное деяние.

Таков полный ритуал заботы об умершем. Учитель должен завершить его чтением 100-слоговой мантры и молитвами о продлении жизни учителей. Ему следует также украсить завершение несколькими стихами посвящения заслуг и молитв благим условиям наполнения мира счастьем, умиротворением и радостью.

Пусть все блага от написания этого текста помогут бесчисленным живым существам найти свой путь к счастью и освобождению. Я, Лама по имени Махасукха, написал это по просьбе нескольких учеников, желавших иметь ритуальный текст заботы об умершем, который можно было бы легко исполнять, а кроме того соответствующий традиции могущественной Ваджрабхайрава-тантры, метода Алмазного разрушителя смерти. Поэтому я написал этот труд, проистекающий из учений многих учителей и духовных наставников. Пусть он будет драгоценностью, исполняющей все желания, для тех, кто станет помогать живым существам, завершившим свою жизнь, и пусть с его помощью бесчисленные живые существа найдут свой путь к благому перерождению.

Раз к Смерти я не шла – она

Ко мне явилась в дом —

В ее коляску сели мы

С Бессмертием втроем.

Эмили Дикинсон

Последняя в этой антологии – короткая вдохновенная поэма Седьмого Далай-ламы. Седьмой – это мой любимый автор среди всех ранних Далай-лам; его жизнь – это пример простоты и красоты совершенного мудреца[588], а его сочинения стоят среди лучших созданий Земли снегов с тех пор, как она познакомилась с литературным искусством, вплоть до наших дней. Каждый из ранних Далай-лам велик по-своему, и большинство из них были плодовитыми писателями[589]; но Седьмой столкнулся с чрезвычайными внутренними сложностями в Тибете. Это была эпоха, полная интриг, конфликтов, войн и резких перемен, монгольских разорительных набегов с севера[590], коварные китайские заговоры на востоке, борьба между различными группировками в его собственном народе. Как-то он прошел через все это, не уступая никакому злу этого периода, и когда он умер в 1757 году, Тибет переживал уход одного из самых любимых святых, появившихся в его долгой и таинственной истории.

Размышления о смерти сопровождали Седьмого Далай-ламу в течение всей его жизни и многократно отразились в его сочинениях. Несомненно, это происходило частично потому, что он практиковал и много учил в традиции преемственности Атиши[591], в которой медитация смерти играет важную роль, но в его сочинениях можно почувствовать, что это нечто большее, что он выражал постоянную опасность, которая, как он ощущал, окружала его.

Эта поэма, выбранная мною из многих им написанных, называется просто «Размышления о путях непостоянства». Вероятно, это самая известная его поэма среди тибетцев, любимая за свои типично тибетские образы. Можно почти почувствовать запах тибетского чая с маслом и ячменной мукой в нем и вкус ячьего сыра. Он говорит о смерти и непостоянстве, но черпает свое вдохновение от золотящихся горных вершин, опоясанных туманом, от бирюзовой зелени полей, от солнца, что «как зонт» встает в небе. Мы чувствуем, как он осознает преданность тибетцев к своей персоне и свою растерянность перед этой наивной верой: «Старые и молодые, они умирают день за днем, прося меня отправить их души в Чистую Землю или предсказать их будущее перерождение». Мы почти видим, как он выглядывает из окна Поталы: «В чреве огромной равнины подо мною Костры бродячих торговцев светятся как звезды. Но завтра они уйдут, оставив только мусор». Пятый Далай-лама писал гораздо более умные вещи, но совсем не так трогательно и без такого простого очарования. Шестой Далай-лама сочинял куда более таинственные стихи, но не с такой определенной чувствительностью. И этот постоянно повторяющийся рефрен: «Мой ум обращается к мыслям о моей смерти» – как непрерывное гудение тибетского монашеского ритуала.