Такова уж особенность всех народов иудейской цивилизации — легкость восприятия левой агитации, идей революции. Такова особенность народного характера всех евреев… по крайней мере, евреев Европы: они практически поголовно левые. В конце концов, что главное в иудаизме? Идея соблюдения Закона. Для иудея соблюдать некие правила, данные обществу извне, — вернейший путь к достижению благодати. В иудаизме Закон дан непосредственно Богом… Новое время — новые песни! Если наука дает некий новый Закон, почему бы не поставить его во главе угла и не прийти к блаженству именно через него? Точнее, конечно, будет сказать, что такой Закон выдумывают полуграмотные люди, дико понявшие данные науки… Но это уже второй вопрос.

В общем, опять в воздухе витают тени сакариев, не будь к ночи помянуты.

О том, что социальная инженерия, социальный утопизм возникают как «искажения христианского сознания в направлении ветхозаветных представлений»^>{259}, писали и С. М. Франк, и С. Н. Булгаков, и Н. А. Бердяев… Что социализм есть не что иное, как «утопическая мифологема… вдохновлявшаяся религиозно-утопическими мечтателями, осуществлявшаяся затравленно фанатичным народом», пишут и современные богословы^>{260}.

Во всех странах Европы евреи — недавние граждане. В Российской империи даже такие интеллектуалы, как С. Дубнов или Л. Пастернак, имели всего лишь дедов, крайне далеких не только от образа жизни европейского интеллектуала, но и вообще от любых областей русской жизни.

Да, предки Дубнова, Маршака, Мандельштама, Пастернака, Гаркави жили в России века, быть может и тысячелетия. Очень может быть, их предки жили в России еще до того, как она стала Россией, — например, если их отдаленные предки жили в колониях античных евреев в Крыму или на Черноморском побережье. Но, живя на территории России еще до русских, они не имеют никакого отношения к большей части истории России.

Ни прадед Дубнова, ни прапрадед Маршака не лезли, зажав саблю в зубах, по приставным лестницам на стены Измаила, Нарвы, Ниеншанца, Казани. И не они зимним вечером, когда уютно стреляет в печке да трещит на улице мороз, набивались в теплую комнату, чтобы, затаив дыхание, слушать рассказы тех, кто участвовал и все же остался в живых.

Ни прадед Маршака, ни прадед Пастернака не отходили от горящего Смоленска под огнем французских пушек, не под их сапогами пылила старая Смоленская дорога в этом роковом, жестоком августе.

Это знамена не их армии плыли в пороховом дыму под Бородином — евреи про Бородино разве что читали в книжках Льва Николаевича Толстого (когда соизволили выучить русский язык). В русской армии, остановившей 26 августа 1812 года самую сильную армию тогдашнего мира, не было ни одного иудея… при том, что выкресты могли быть.

Пьер Безухов на батарее не мог пообщаться ни с одним евреем. Капитана Тушина никак не могли звать Тушинзоном. Когда князь Андрей проходил, заложив руки за спину, мимо строя своих солдат, за ним не следили ни одни еврейские глаза. И ни в один еврейский живот или бок не мог, металлически воя, вонзиться осколок той бомбы.