Поросенка с черными глазами-бусинками назвали Хрюшей. На нем были синие брючки с красными подтяжками. Томасу он понравился.

— Какой чудесный у вас сынок, миссис Доббс. Сколько ему?

— Два.

— Мы подружились, но за все это время он не произнес и слова. Вас это не волнует?

— Он неразговорчив.

— Но ему уже пора говорить. — Она усадила Томаса на колено. — Не ленись, малыш. Ну же, скажи «мама». Это нетрудно. Скажи хотя бы, как зовут твоего поросенка. — Она взяла игрушку в руки и повертела ею перед Томасом, заставляя поросенка танцевать. Томас улыбнулся.

— Его зовут Хрюша, — объяснила Виктория.

— Какое забавное имя. Томас сейчас скажет «Хрюша».

Но Томас так ничего и не произнес. Он и вправду был молчуном. Но это не умаляло его очарования. Скорее, добавляло. Он был таким жизнерадостным и непритязательным ребенком, что четыре дня путешествия с ним не доставили ничего, кроме удовольствия. Весь долгий путь на север он просидел на коленях у Виктории, теребя свою новую игрушку и глядя из окна на проезжавшие грузовики, на проплывавшие мимо поля и города, искренне радуясь всему новому, еще не виданному, и не пытаясь что-то сказать по этому поводу. Когда они останавливались перекусить или просто поразмять ноги, он присоединялся к ним, ел свою яичницу с ветчиной, пил молоко или жевал яблоко, которое Оливер очищал и резал на кусочки. Когда Томас уставал или скучал, он засовывал в рот большой палец, сосал его, с очаровательной уверенностью устраиваясь поудобнее на коленях у Виктории, и либо спал, либо напевал что-то себе под нос, прикрыв глаза шелковистыми темными ресницами, выделявшимися на круглых розовых щечках.

— Интересно, почему он все время молчит? — однажды спросила Оливера Виктория, когда Томас сладко спал у нее на руках и не мог слышать их разговора.

— Возможно, потому, что никто с ним никогда не разговаривал. Возможно, они слишком заняты были стерилизацией дома, вылизыванием сада и кипячением его игрушек.

Виктория была не согласна с Оливером. Такой спокойный и уравновешенный ребенок никак не мог вырасти в семье, где его обделяли вниманием. Напротив, его поведение, его добрый нрав указывали на то, что всю свою короткую жизнь он был окружен заботой и любовью.

Она сказала это Оливеру, и он тут же взъярился.

— Если они так безмерно заботились о нем, тогда почему он по ним не скучает? Вряд ли они так уж ему дороги — он ни разу не спросил о них!

— Он вообще ни о чем не спрашивает, — заметила Виктория. — И, скорей всего, именно то, что он ничего не боится и уверен в себе, доказывает, что он рос среди любящих взрослых. Никто его никогда не обижал, и поэтому он никого не боится. Поэтому он так хорошо ведет себя с нами.

— Ерунда, — коротко бросил Оливер. Ему ненавистно было любое доброе слово, сказанное об Арчерах.

Виктория знала, что сейчас он безрассуден и несправедлив:

— Если бы Томас все время ревел и требовал дедушку с бабушкой, капризничал, мочился в штанишки и вел себя так, как ведут себя большинство детей в подобной ситуации, ты бы тоже обвинял во всем Арчеров.

— Ты рассуждаешь, игнорируя логику, и впадаешь в порочный круг.