Человеку в очках, видимо, совсем не хотелось брать письмо. Возможно, он подумал, что в конверте спрятано взрывное устройство и что он и остальные пассажиры взлетят на воздух и отправятся на тот свет, пролетая над Пеннинами.

— Я узнал, что мне не удастся лететь, только часа полтора назад, и я не могу позвонить ей — девушке, которая должна меня встретить, — потому что она едет в Инвернесс из Сазерленда, и, конечно, уже в пути.

Человек в очках посмотрел на конверт, потом на Оливера. Оливер изо всех сил старался предстать человеком открытым и искренним. Мужчина положил газету.

— Если я возьму ваше письмо, как я узнаю молодую даму?

— У нее длинные светлые волосы и, очевидно, она будет в брюках. Ее зовут Виктория Бредшоу, — и как маленькую приманку добавил: — она очень привлекательна.

Но мужчина на приманку не клюнул.

— А как мне быть, если ее там не окажется?

— Она обязательно будет. Обещаю. Непременно будет.

Мужчина наконец неуверенно взял конверт.

— Не лучше ли вам отдать его стюардессе?

— Это можно бы сделать, но вы знаете, как они заняты, без конца разносят чай. И еще беда в том, что у меня нет времени дожидаться, пока стюардесса придет, потому что я должен попасть на международные линии и успеть на другой самолет.

— Ну, хорошо, — согласился наконец мужчина. Приняв решение, он позволил себе скупо улыбнуться. — Можете оставить письмо.

— Очень вам благодарен, — сказал Оливер. — Большущее спасибо. Извините, что побеспокоил вас. Желаю вам приятного полета.

— Вам тоже, — сказал человек в очках и вернулся к чтению газеты.

Оливер поднял свой чемодан и ушел. Он спустился по лестнице, вышел из здания и пошел под дождем к третьему терминалу. Там он прошел регистрацию на нью-йоркский рейс и теперь снова был один, сам по себе. Он был на своем пути.

Он свободен. Все кончено. Промежуточный эпизод, короткая случайная встреча подошла к концу. Актеры разошлись, и сцена опустела. Как чистый холст, она ждала, чтобы Оливер населил ее своими персонажами, создал свой собственный захватывающий мир.

— Значит, ты вернулся.

— Конечно.

— Значит, ее больше нет.

— Нет.

— Ты можешь это сказать. В доме остается странное чувство, когда его покидает последний ребенок. Тебе кажется, они там на все времена, но они уходят. И в самом деле, очень мало что остается. За исключением телевизора. Телевизор есть всегда.

— Извините.

Оливер уже был на самом верху лестницы. Он обернулся и встретился лицом к лицу с мужчиной в котелке. Ему понадобилась минута, чтобы мысленно перестроиться, и тогда Оливер узнал его. Он держал кейс в одной руке, а письмо Оливера в другой.

— Извините меня, но молодая девушка, которой я должен передать письмо… не могу вспомнить, как ее зовут. Вы написали ее имя на конверте, но мне трудно разобрать ваш почерк. Это мисс Вероника Бредшоу, не так ли?

— Нет, — сказал Оливер, — это… — он запнулся, стараясь вспомнить, — Виктория.

Он полагал, что пришло время осознать, что он уже старый. Не зрелый мужчина, умудренный опытом, или какие там еще есть менее грубые, более вежливые слова. Просто старый. Ему шестьдесят. Джоку, когда он умер, было шестьдесят девять. Если ему, Родди, суждено умереть в шестьдесят девять лет, то, стало быть, ему осталось наслаждаться жизнью только девять лет. Или это означает, что еще девять лет ему придется наполнять чем-то жизнь, пока он не обретет вечный покой? А если это так, то чем предстоит ему заполнить эти девять лет? У него не будет Бенхойла, который укрывает его от холодных ветров внешнего мира, и он знает — и знает уже несколько лет, — что, в сущности, исписался. В голове у него уже не складывается замысел интересной книги и даже самой банальной статьи. Его друзья, общение с ними, когда-то заполнявшее жизнь и приносившее столько удовольствия, осталось в прошлом. Его сверстники начали уходить в мир иной, а прелестные женщины, которые когда-то очаровывали его, стали бабушками и не в состоянии устраивать вечеринки, обеды и прочие бесконечные развлечения прошлых лет, ибо инфляция съела все, а старые слуги отправились на покой.