— Что — добавить? — вытаращился Любарский. — Вы, вообще, зачем пришли, Вениамин Яковлевич? Узнать, когда будет вскрытие Тимошкиной? Завтра в десять.

— Но там же явное расхождение, — скривился Вениамин Яковлевич. — Надо бы «сгладить».

— Посмертно ничего не «сглаживается»! — отрезал Любарский так резко, будто бы никогда не принимал от заведующего неврологической реанимацией конвертов с деньгами. — Пока жива была, надо было «сглаживать»!

Вениамин Яковлевич ушел от Любарского в недоумении.

По больнице прошел слух о том, что Любарский на чем-то обжегся и стал несговорчивым. Коллеги начали его сторониться. «Обжегшиеся», они же ведь как прокаженные, на всякий случай нужно держаться от них подальше.

Любарский воспринял возникшее отчуждение как признак вселенского, то есть всебольничного, заговора против него. Душевного спокойствия это ему не добавило, скорее наоборот. Да еще и постоянные домашние скандалы расшатывали психику. Жена требовала, чтобы он немедленно купил себе квартиру и свалил от них с дочерью. «Так я тебя и послушал! — думал Любарский. — Тебе только обнаружь какие-нибудь средства, так ты на них сразу же лапу наложишь». Вариант переезда на съемную квартиру Любарский не рассматривал. Это было бы началом капитуляции. Нет уж, родная, если развод, то и размен тоже. Большая трешка на «Алексеевской» прекрасно разменивалась на две однокомнатные квартиры. Так было справедливо, поскольку изначально эта квартира принадлежала Любарскому. Жена прописалась сюда после того, как вышла за него замуж.

Видимо, имелись у Любарского и какие-то предпосылки, не проявлявшиеся до поры до времени. Определенно, имелись, поскольку без предпосылок бред преследования, который в быту ошибочно называется «манией»[22], не развивается. Любарский перестал доверять даже своему верному и надежному лаборанту… Всякий раз, входя в свой кабинет, он закрывал жалюзи и проверял сохранность своей кубышки. Всякий раз! Даже если в туалет на минуточку выходил. Мало ли что… Очень тянуло пересчитывать купюры, но Любарский пока крепился — не хотелось нарушать герметичную упаковку из трех слоев толстого полиэтилена (сам лично запаивал утюгом). Упаковка должна была сберечь деньги в случае прорыва отопительной системы — батарея располагалась под подоконником, прямо возле тайника. Но все шло к тому, чтобы нарушать и пересчитывать, уж больно сильно тянуло. Любарский уже подумывал о том, что надо бы держать в кабинете рулончик полиэтилена и утюг. Однако до пересчета купюр дело так и не дошло. Любарский лишился своей кубышки, точнее, лишил себя сам, своими руками. Ну и злой рок тоже поучаствовал, не без этого…

Большой черный джип с затененными окнами стоял около входа в одноэтажный патологоанатомический корпус с самого утра. Из него никто не выходил и не выглядывал, но Любарский знал, что там внутри сидят люди, которые ведут за ним наблюдение. А еще он почувствовал, что именно сегодня эти люди намерены перейти от долгого наблюдения к решительным действиям. Дождутся удобного момента — и устроят обыск в кабинете. В том, что они найдут тайник с деньгами, Любарский не сомневался. Такие всегда все находят.