— Не помочь мне, Михайло, уже никакими травами. Слышу я зов предков, ждут они меня. Зажился я на этом свете, на погребальный костёр пора… Прах мой, сыне, предашь огню по старому закону, нет желания мне в земле истлеть, подобно павшему в болото дереву. Душа огнём пусть очистится, и стану я жить под твоим очагом вместе с далёкими пращурами… Ты же помни про души предков и не скупись на требу нам, а мы будем помогать тебе в трудный час и беречь род твой от силы нечистой — за старшего теперь ты остаёшься!

Старейшина Воик притих, передохнул немного и снова заговорил с отцом Михайлой:

— Кланяюсь тебе земно, мой сын, что дал дожить до глубокой старости без нужды и горя и что почитал меня, как подобает почитать старейшину, — сказал и откинулся на изголовье. Его заострившийся нос чётко обозначился на стене избы, против серого бревна с глубокой трещиной.

Вольга сидел против старейшины и с трудом сдерживал слёзы, а они нет-нет да и подступали к глазам, увлажняли веки, щемило до боли сдавленное спазмой горло.

«Неужто дедко не встанет? — изводился в печали Вольга. — И не слышать нам больше его сказов о далёкой старине, о походах на хазар и на греков отважного князя Святослава!.. Так много знал дедко — и так мало успел нам рассказать. Бог неба, помоги старейшине! Дай ему силы одолеть хворь и встать на ноги!»

Вольга не слышал, как без скрипа открылась намокшая от дождя входная дверь и в избу вошёл Згар — потянуло вдруг ему в правый бок мокрым воздухом, и он обернулся. За спиной Згара успел заметить, пока закрывалась дверь, что во дворе и над Белгородом поднималось утреннее солнце, и край голубого неба на западе успел заметить Вольга. Згар осторожно, не отходя от порога, переступил мокрыми черевьями — следы остались на досках пола — и сказал:

— Княжий обоз подходит. Только что дружинники подали знак со стены. Воевода Радко вышел им навстречу.

Мать Виста из переднего угла вышла к очагу, прошептала:

— Славно, если так. Значит, сегодня мы уже будем сыты, — и, усталая от пережитых забот и волнений, опустилась у кади с водой, руки на колени положила.

— А князя при обозе не приметили дружинники? — спросил Янко. Ему было тяжело лежать на животе, да ещё и полуголодному. Всякий раз, когда Вольга или отец Михайло просили рассказать, как он ходил в Киев и почему у него была ранена нога, Янко отмалчивался или загадочно говорил:

— О том буду говорить, как встану. Поведать есть о чём, да не получилось бы, будто похваляюсь прежде срока.

В избу торопливо возвратился со двора ратай Антип.

— Михайло, там тебя спрашивает какой-то дружинник из киевской заставы, что вошла с обозом.

— Пришёл-таки, — чуть слышно прошептал Янко и засветился доброй улыбкой. Вольга тут же взгляд с брата на отца Михайлу перевёл, а тот посмотрел на старейшину Воика: дедко лежал спокойно, и спокойно покачивалась седая борода поверх платна, в такт дыхания.

— Виста, присмотри за отцом, я во двор выйду встретить нового человека. Странно, что за дело у него ко мне из Киева?

Во дворе было свежо и солнечно, мокрая трава вмиг намочила босые ноги Вольги, а холодный воздух проник под просторные ноговицы и под платно, даже икры ног покрылись твёрдыми пупырышками.