– Да ты не поняла – я заплачу! Я тыщу дам ему! Только пусть найдёт кубышку! Как найдём – так сразу и дам тыщу!

– Мне нужна фотографии твоего отца, и мне нужно пройти туда, где он умер.

– Конечно, конечно! Пойдёмте в наш дом! Там альбом, и фотки есть. Там он и умер. Там и спрятал кубышку. Мы искали, искали, даже под полы залазили – нет нигде. Только на тебя надежда.

– Ты пойдёшь, Маш?

– Конечно пойду. Куда я тебя одного отпущу с чужой бабой – хмыкнула Мария – сейчас, только переоденусь. И ты оденься – там брюки выглаженные летние, светлые. И рубашка без рукавов. Может сетку наденешь? Ну майку сетчатую?

– Сетчатые майки – униформа гомосексуалистов! – не думая брякнул я, а Маша вытаращила глаза:

– С чего ты взял, что им в тюрьме сетчатые майки дают? Сомневаюсь, что они там в таких нарядах разгуливают…

– Да это я так брякнул, не знаю почему. Причём тут педики и сетчатые майки – не знаю. Вырвалось.

– А кто такие педики? Это производное от пединститута, что ли?

– Тьфу! Отстань! Собирайся давай! Вера вон смотрит на нас, как на умалишённых – чего, мол, несут?!

– Да я-то ничего не несу, а вот ты… – Маша вышла из комнаты, одетая для улицы. Лёгкое платье сидело на ней замечательно, крепкая грудь торчала вперёд, совсем не испорченная кормлением ребёнка.

Я крякнул от удовольствия:

– Хорошо выглядишь! Красавица. Не была бы моя – отбил бы у кого-нибудь.

– Пошли, отбивальщик – сморщила носик довольная Маша, и мы двинулись на улицу.

Идти пришлось минут двадцать, не меньше. Вера шла впереди, задыхаясь и не обращая внимания на то, что Маша её слегка придерживала:

– Тише, тише ты! Ну куда ты летишь? Успеем – лежала кубыха…сколько? Год? Ну и ещё десять минут полежит. А вот если ты свалишься и помрёшь – что будет без тебя дочка делать? Придержи шаг.

– Ой, я просто лечу, как будто крылья выросли! Господи, неужели всё закончится – мы уже и надеяться перестали. Полечим Петю как следует, матери лекарств накупим – жить будем! Спасибо, что согласился, что не прогнал меня.

– Подожди благодарить. Вначале попробуем – может ничего и не получится.

– Получится, получится, я знаю! – радостно ответила Вера – не может получиться! Иначе в мире правды нет вообще никакой…

Старый деревянный дом, как и все дома вокруг. Огород, баня – всё как у всех, всё как у людей. В доме неприятный тяжёлый запах, впитавшийся в стены. Пахнет какой-то мазью, пригоревшим молоком и дешёвыми духами – как будто пытались отбить запах болезни. Так пахнет в домах, в которых кто-то давно и тяжело болеет. Я знал этот запах.

В кресле перед телевизором сидел мужчина с небритым, опухшим лицом. Его ноги были завязаны тряпьём и от них шёл неприятный запах. От самого мужчины – тоже. Он был давно и тяжело пьян, и встретил нас угрюмым взглядом покрасневших глаз и яростной руганью:

– Аферистов привела! Аферюг! Мошенников! Говорил же тебе, не води сюда никого! Сука! Врезать бы тебе, да не достану! – мужчина заплакал от бессилия и его лицо перекосила гримаса отчаяния и ненависти.

– Не обращайте внимания – затараторила Вера – это он так, не со зла. Так-то он хороший, только вот как заболел, переживает сильно, потому пить и начал. Но он в меру пьёт, не напивается уж совсем как!