Из монографии М.Ю. Мягкова «Вермахт у ворот Москвы»: «Итог “сражения на уничтожение” под Вязьмой и Брянском был тяжелейшим для советских войск. Согласно предварительный оценкам ОКХ от 14 октября 1941 г. в плену оказались свыше 500 000 советских войск, было захвачено 3 тыс. орудий, 800 танков и другая техника. Чуть позже, к 18 октября, 2-я полевая армия доносила о пленении 55 105 человек и захвате трофейного имущества: 477 орудий, 21 танка, 1 066 автомашин и другой техники. В сводке германского верховного командования вскоре появились сообщения о взятии в плен 663 тыс. красноармейцев и командиров, уничтожении и захвате 1 242 танков и 5 412 орудий. По недавно опубликованным данным, за первые две-три недели боёв под Москвой Красная Армия лишилась до одного миллиона человек, из которых (по немецким источникам) около 688 тыс. человек были пленены.

Следует, однако, сказать, что действия окружённых под Вязьмой и Брянском советских частей сыграли важную роль в спасении столицы. Для ликвидации двух огромных котлов ГА “Центр” пришлось привлечь до 61 % своих дивизий (48 из 78) и затратить на это от 7 до 14 суток».

Из воспоминаний бывшего командира 81-й дальнебомбардировочной дивизии, которая в те дни находилась в непосредственном подчинении Ставки, А.Е. Голованова, впоследствии командующего авиацией дальнего действия (с февраля 1942 г.), командующего 18-й воздушной армией (с декабря 1944 г.), Главного маршала авиации. Кремль, 7 октября. «Я застал Сталина в комнате одного. Он сидел на стуле, что было необычно. Сталин молчал. Напоминать о себе я счёл бестактным. Мелькнула мысль, что что-то случилось, но что? Таким Сталина мне не приходилось видеть. Тишина давила.

– У нас большая беда, большое горе, – услышал я наконец тихий, но чёткий голос Сталина. – Немец прорвал оборону под Вязьмой, окружено шестнадцать наших дивизий.

После некоторой паузы, то ли спрашивая меня, то ли обращаясь к себе, Сталин также тихо сказал:

– Что будем делать? Что будем делать?

Видимо, происшедшее ошеломило его.

Потом он поднял голову, посмотрел на меня. Никогда ни прежде, ни после этого мне не приходилось видеть человеческого лица с выражением такой страшной душевной муки. Мы встречались с ним и разговаривали не более двух дней тому назад, но за эти два дня он сильно осунулся.

Ответить что-либо, дать какой-то совет я, естественно, не мог, и Сталин, конечно, понимал это. Что мог сказать и что мог посоветовать в то время и в таких делах командир авиационной дивизии?

Вошёл Поскрёбышев, доложил, что прибыл Борис Михайлович Шапошников – Маршал Советского Союза, начальник Генерального штаба. Сталин встал, сказал, чтобы входил. На лице его не осталось и следа только что пережитых чувств. Начались доклады».

– Рот-та! Слушай мою команду!..

И взводные лейтенанты тут же продублировали команду старшего лейтенанта Мамчича звонкими, мальчишескими голосами.

– …о-о-од! Приготовиться к бою! – срываясь на фальцет, выкрикнул лейтенант Ботвинский.

На стыке с левофланговым взводом десантников бахнул одиночный винтовочный выстрел, но его не поддержали. Видимо, часовой с перепугу пальнул в темноту для острастки. И этот выстрел не помог ослабить ту незримую пружину напряжения, которая мгновенно придавила курсантские окопы. Немного погодя послышались приглушённые голоса. Надо было хоть как-то разжать пружину.