– Командир полка с обозом будут здесь минут через пятнадцать, – пояснил ефрейтор.

Воронцов вернул ему красноармейскую книжку. Фонарик же придержал. И напомнил пулемётному расчёту:

– Донцов, если что, длинными очередями… А ты, Алёхин, сразу бросай пару гранат. Пойдёмте, Карамышев, проверим документы у ваших людей.

Группа боевого охранения, которой командовал ефрейтор, находилась там, где её застал окрик Воронцова и выстрел Васяки.

– Всем приготовить красноармейские книжки! – скомандовал Карамышев. – Проверка документов.

– Какая ещё проверка? Какие, к чёрту, документы? – отозвалась темнота раздражёнными простуженными голосами.

– Куда ты нас привёл, Карамышев?

– К своим, – сухо ответил ефрейтор.

– Свои бы на кухню повели, пожрать бы первым делом дали.

– Заткнись, Кудряшов, – тем же спокойным тоном отозвался Карамышев. – У тебя везде одна и та же песня. Хорошо, что к берёзке не повели.

– А это ещё неизвестно!

– Вот тебе и вышли к своим!

– Прекратить разговоры! – И Воронцов скользнул узким зелёным лучиком по лицам бойцов – бледные, небритые, измождённые. – Когда отроете окопы, все получите по сухарю и одну банку тушёнки на десять человек.

– Какие окопы? Ты что, старшой? – напирал всё тот же, раздражённый, простуженный, от которого пахло застарелой сивухой.

– В полный профиль! Бруствер – по ноздри! Понял? – Воронцов выкрикнул это в один дых, понимая, что сейчас, чтобы остановить их, уже заглянувших в лицо смерти и увидевших впереди смутное избавление, нужно сказать что-то такое, во что бы они сразу могли поверить.

– Нам сказали, что нас теперь – в тыл, на переформировку.

– Какой тыл? Никакого тыла нет! Нет тыла, понятно вам?! – И Воронцов осветил их бледные настороженные лица.

Это были свои. Теперь он твёрдо знал – свои. Точно такие же лица он видел там, на шоссе, когда после ночного боя к ним в траншею спрыгивали бойцы старшины Нелюбина, вышедшие из прорыва. Тот, в сосняке, выглядел иначе. И смотрел уверенно, спокойно. Натренированный взгляд. А у этих документы можно было и не проверять. Но Воронцов, одной рукой придерживая автомат, другой собрал красноармейские книжки, а затем принялся тщательно изучать их. Спросил:

– Какое имеете оружие?

– Три винтовки, два автомата ППШ и один трофейный пулемёт, – с готовностью доложил Карамышев, уже осваиваясь со своей новой ролью в изменившихся обстоятельствах, которые, похоже, не обещали ни ему, ни его подчинённым ничего доброго.

– Боеприпасы?

– Патронов достаточно. А гранат нет. Так, может, штук пять-шесть на весь полк.

«Надо их оставлять, – решил Воронцов. – Одним здесь не удержаться. У них пулемёт. Много патронов».

– К «немцу» одна лента с собою и три в обозе. Пара сменных стволов.

Воронцов осветил трофейный МГ-34 с заправленной лентой, конец которой был намотан на короткий приклад. Спросил:

– Где это вы его прихватили?

– Там же, – ответил Карамышев, – где весь наш полк остался. Деревенька совсем небольшая, меньше этой. Ни то Суборь, ни то Суборово. Трижды контратаковали, хотели её у них отбить. Сперва один батальон полёг, потом другой. Лезли на арапа, без артподготовки… Подошла и наша очередь. Пошли. А они – из миномётов… И комбата нашего, и ротного, и всех взводных… Выползали потом, на карачках… кишки волокли… А наш взвод, представь себе, успел проскочить зону огня. Мы ворвались на окраину того проклятого Суборова и начали выбивать их из домов. А они что, гады, делали: залезут на чердак, выломают дыру в крыше и долбают оттуда из пулемётов. Вот одну такую огневую точку мы и прихватили.