Рассказываю Федьке о папе, о том разговоре, который слышала в цирке, когда он что-то у кого-то просил жалостливо, а потом о своей находке. Слушает, и брови его ползут все выше вверх. Под конец почти упираются в его замурзанный беретик.

— Значит, цирк, говоришь?

Чешет в затылке и оборачивается задумчиво на здание, из которого только что вышел. Потом хватает телефон и принимается куда-то названивать. Понимаю, что Приходченко по характерному: «Това… Тьфу ты господи! Господин полковник!» Федька узнает, где командир и можно ли ему прямо сейчас подъехать. Получает добро и решительно волочет меня в сторону своего джипа, припаркованного неподалеку. Оглядываюсь беспомощно на мотоцикл. Чужое добро-то!

— Ничего с ним тут не сделается. Вон, ментов вокруг как грязи.

Приходченко, видимо, дома, потому как Федька паркуется возле обычной жилой многоподъездной «панельки». Кондратьев звонит в домофон. Когда поднимаемся на нужный этаж, полковник уже стоит в дверях своей квартиры и смотрит на подчиненного зверем. Входим. Слышу, как женский голосок интересуется по-английски тем, кто же там пришел.

— По-русски, дорогая, — учительским тоном отзывается Приходченко.

Из коридорчика до нас долетает тяжкий мелодраматический вздох, и Мария-Тереза возникает в дверном проеме.

— Кто тям? Кто тям пришель?

— Это я, почтальон Печкин, — ворчу себе под нос я, и Приходченко уставляет на меня грозный взор.

Мария-Тереза подходит ближе и обнимает полковника сзади обеими руками. Ее полные лукавства глаза смотрят на нас с вызовом. Что ж, имеет полное право чувствовать себя победительницей. Такого мужика в свои цепкие коготочки зацапала. И ведь удержит! Не то, что я! Едва она подходит, у Приходченко даже выражение лица меняется. Смягчается, добреет. И фигура из железобетонной становится какой-то уютной, домашней. Дикий медведь на глазах превращается в плюшевого мишку.

— Чего приперся? — интересуется он у Федьки, поглаживая большим пальцем руку Марии-Терезы у себя на животе.

Она в ответ приподнимается на цыпочки и целует его в шею, а после прижимается к его спине как-то еще более гармонично. Вот ведь! Ей ведь чуть за двадцать, ему сорок пять и башка вся седая. Она — итальянка из богатой католической семьи, он — русский мужик самого простецкого происхождения. Она — наивный и восторженный птенчик, который только и мог решиться восстать из идейных соображений против отца-наркоторговца. У него за плечами такая биография, что только под грифом «секретно» ее и хранить. А ведь как будто созданы друг для друга! Словно кусочки пазла совпали.

Федька заговаривает, и я возвращаюсь мыслями к собственным делам. Тем более, что Кондратьев кивает в мою сторону.

— Вон, ее привел. Дело у нее, това… Тьфу ты, блин! Короче, интересное очень.

— Интересное, говоришь? Тогда чего торчишь посреди географии как вавилонская башня? Всю прихожую занял… Пошли на кухню что ли? Машка кофе сварит, она у меня знаешь как здорово его варит?

Смотрю удивленно — не сразу понимаю, что это он не обо мне, а о Марии-Терезе. Идем, рассаживаемся на табуретки вокруг стола. Федька командует: