Линда откашлялась, но смотрела по-прежнему на спортивный мат.

Смотри-смотри. Он тебе не поможет.

Она открыла рот, чтобы произнести речь в свою защиту:

— Я не знаю, что сказать.

В комнате стояла абсолютная тишина. Тишина длилась долго — достаточно долго для того, чтобы Линда начала по-настоящему плакать. Одной рукой она прикрыла лицо, и Хенрик беспокойно сменил позу.

— У кого-нибудь, кроме вас, есть доступ к вашей электронной почте? — Эва не узнала прозвучавший за ее спиной голос.

— Нет, насколько мне известно. И сейчас я сама не могу открыть почту. Такое впечатление, что кто-то поменял пароль.

Попробуй «мужской стриптиз».

Снова стало тихо, но на этот раз ненадолго.

— А что было в письме? — Снова незнакомый женский голос.

— Я не знаю. Я уже сказала, что не писала эти письма и не читала их.

— Если хотите, я могу прочитать.

Папа Симона вытащил из кармана пиджака сложенный лист А4 и начал читать сухо и деловито, словно какой-нибудь протокол:

— «Любимый.

Каждую минуту, каждый миг я рядом с тобой. Я счастлива уже оттого, что ты есть. Только в те короткие мгновения, когда мы вместе, я по-настоящему живу. Я хорошо понимаю, что мы поступаем неправильно, что не имеем права на наши чувства, но как я могу отказаться от них? В который раз я пытаюсь забыть тебя, но потом встречаю тебя снова и ничего не могу с собой поделать. Если все откроется, я потеряю работу, ты потеряешь семью, наступит хаос. И несмотря на это, я не могу разлюбить тебя. В ту же секунду, когда я начинаю молиться, чтобы все это прекратилось, мне становится страшно, что мои молитвы будут услышаны. И я сознаю, что готова потерять все ради того, чтобы быть с тобой.

Люблю тебя, твоя Л».

Пока он читал, даже воздух в комнате как будто изменился. С каждым произносимым слогом Линда поднимала взгляд, сантиметр за сантиметром — и в конце концов встретилась глазами с Хенриком. Эва чуть повернулась, чтобы видеть его. Выражение лица определить невозможно. Слово «ужас» было первым пришедшим ей на ум. И вот Хенрик развернулся к ней, и впервые за долгое время они посмотрели друг на друга. Она видела, что он боится. Боится, что его подозрения, скорее всего, не беспочвенны. Ей все известно. Чуть улыбнувшись, она встала.

— Послушайте, если позволите, я бы хотела кое-что сказать. Получается, что Линда, по всей видимости, не посылала этих писем, и мы должны ей поверить. Представьте, что кого-нибудь из вас втянули бы во что-то подобное и вам пришлось бы стоять здесь и защищаться. — Она обратилась к Линде. — Я в самом деле понимаю, как вам сейчас тяжело, и считаю, что вы повели себя очень мужественно, согласившись встретиться с нами.

Да закрой ты рот, шлюха, пока оттуда слюни не потекли.

Она развернулась к родителям.

— Как вы считаете? Пусть в этом компьютерном центре все выяснят, а мы попробуем забыть о случившемся, как будто ничего не было. В любом случае мы все должны в первую очередь думать о детях. Разве нет?

Слабый гул, и вот уже кто-то кивает. На лице Хенрика застыло такое же выражение, как и у Линды, — оба сидели, раскрыв рты, и не сводили с нее глаз.