– Что это?

– Коллекция, – Степан аккуратно вытащил кофры из тайника. Ангелина округлила глаза:

– А та, которая в шоуруме висит? Ты ее не планировал показывать?

Степан отмахнулся:

– Нет, конечно. Это все не то, что подойдет для финала.

– Ну не знаю, на Евровидении так делают. На конкурсах фотографий… Да много где.

– Значит, будем считать, что наш конкурс – исключение, – Степан небрежно отмахнулся, закрепил крючки вешалок на двери в ванную.

– А остальные конкурсанты?

– За остальных не скажу, Том и Ингрид точно не будут показывать то, что выставлено в шоурум, я видел, они работают с другими коллекциями. Том не знаю, справится ли без Крейга…

Он дернул молнию ближайшего кофра, распахнул, осторожно вытаскивая платье. Черное, с тонкой, будто капельки росы вышивкой. Сложное кружево.

Парень отошел в сторону, позволил Ангелине подойти ближе и рассмотреть.

– Подожди, это же та коллекция, которую ты показывал в Москве. Она не слишком понравилась Марии Стафф, как я помню, ты едва не провалил кастинг!

Он кивнул:

– Та да не та. Я изменил крой, усилил асимметрию, изменил форму вытачек, – он провел указательным пальцем по линии кружев. Ангелина бы и не подумала, что это – часть конструкции платья. – Раньше коллекция, действительно, была незрелая. Мария, конечно, права.

– Оно как… Как южная ночь, – прошептала Геля завороженно.

– Вообще-то обсидиан… – он выдвинул другие кофры, распахивая один за другим. – Шесть моделей. Огненно-рыжий взрыв, магма, пепел, потоки лавы, обсидиан.

Шесть платьев. Два первых – потоки люминесцентно-оранжевого шифона, того самого, что выбрала Ангелина в магазинчике в Барселоне. Алый с малиновыми переливами атлас-хамелеон с черными же вставками по лифу, юбке, с черным испанским кружевом. Черное платье с пепельно-серым чехлом и тонкими лентами люминесцентно-оранжевого шифона, будто сполохи, прорывающиеся из облаков пепла. Краски снова сгущаются, складки становятся тяжелыми, обволакивающими. Чтобы превратиться в финальную модель, ту самую, которую Степан назвал «Обсидиан» – строгое, выдержанное платье-карандаш с узким, как язык застывшей плазмы, шлейфом.

– Великолепно. Ты это все сам сделал, здесь?

– Ну естественно. Пока Фариди меня здесь запер, а ты отдувалась за нас двоих на втором туре. Основа сшита, чтобы пересобрать не надо быть белошвейкой, – он пожал плечами. – Примерить хочешь?

Девичья рука сама потянулась к «Обсидиану».

– А можно?

– Даже нужно. А то я без манекена вытачки переставлял, вдруг не «сядет»… Попробовал на себя примерить, но это то еще зрелище. – Он тихо засмеялся, растер подбородок – нервничал. – Не для слабонервных…

Девушка потянулась к подолу платья, смущенно оглянулась:

– Отвернись, – попросила шепотом.

Парень зажмурился:

– А, прости, не подумал. – Отвернулся к окну. – Модели переодеваются при нас, даже особо не заморачиваясь. Мы же как врачи, бесполые… в том смысле, что женское тело для нас – работа.

– То есть ты не испытываешь никаких эмоций при виде обнаженного женского тела? – девушка завороженно изучала ткань, гладила подушечками пальцев сложный рисунок, будто застывший порыв огненного ветра.