— Нет, я не беременна, но очень хочу.

Глаза врача засветились улыбкой:

— Не сразу, но немного погодя можно.

Врачи всегда больше любят тех, кто хочет стать мамой, чем тех, кто предпочитает от этого избавляться.

Съемки продолжились.

И вдруг…

От Мела пришло письмо, он сообщал, что его приятель (у Мела везде приятели) выполнил мою просьбу и… нашел моего отца! Мы совсем не хотели разглашать это, и все осталось тайной, но теперь я знала, что отец живет в Дублине.

В фильме отец при прощании говорит Габриэль, которая намерена уйти в монастырь:

— Я не хочу тобой гордиться, я хочу, чтобы ты была счастлива.

Она отвечает:

— Я счастлива, отец.

В конце фильма, когда ей приносят записку с сообщением, что отец застрелен нацистами, когда оказывал помощь раненым, ведь он врач, это страшное известие подталкивает сестру Люк отказаться от монашеского обета и покинуть монастырь, чтобы участвовать в Сопротивлении.

Когда-то я видела, как расстреляли маминого брата, моего любимого дядю Уильяма, и еще нескольких родственников и знакомых. Они были убиты за взрыв немецкого эшелона. После этого я стала связной подполья, носила нужные записки в своих туфельках. Это так перекликалось с тем, что я играла в фильме… Я попыталась представить на месте дяди Уильяма своего экранного отца и рыдала в монашеской келье:

— Отец! Отец!

Нам всем казалось, что ничего более серьезного и лучшего никто из нас не снимал и не играл, все в фильме было настоящим: наши чувства, переживания, слезы… Руководство студии «Уорнер Бразерс», на которой снимался фильм, думало иначе. Там явно считали, что деньги пропали, чиновникам фильм показался мрачным, скучным, перенасыщенным реальными деталями…

Мы все были расстроены, особенно Циннеман. Но дело сделано, оставалось только ждать премьеры. Финансовые условия у меня были очень неплохими — 200 000 долларов гонорар и 10 % от проката после того, как оправдается сам гонорар. Но после таких съемок меня меньше всего волновали финансовые вопросы.

В день премьеры мне казалось, что наступил момент окончания первого спектакля «Жижи» — занавес уже опустился, и стоит тишина. Мы нервничали, как никогда. Неужели зрители не поймут, неужели тоже решат, что история преображения Габриэль в сестру Люк и ее последующего перерождения к новой жизни скучна?

Премьера состоялась в Нью-Йорке в огромном зале «Рейдио-сити-мюзик-холла». На следующий день мы стояли в ожидании начала с бокалами шампанского в руках и пытались изображать спокойствие. Честное слово, это давалось куда труднее игры в самом фильме.

— Хорошо хоть ни Кэти Халм, ни Лу здесь нет! Как бы я смотрела им в глаза?

Циннеман покачал головой:

— Ты будь спокойна, ты все сделала прекрасно, и, если кто-то не поймет, не твоя вина.

И вдруг от окна голос Питера Финча, игравшего в фильме доктора Фортунатти:

— Вы только посмотрите!

Мы подскочили к окнам, с души, как говорится, свалился камень — огромная очередь за билетами росла на глазах, уже загибаясь за угол. Зрители все поняли, и им не показалось скучным, «История монахини» стала одним из самых кассовых фильмов вообще и самым доходным из тех, в которых снималась я лично. Но нас радовали не деньги, хотя проценты приносили мне примерно по миллиону в год, мы были счастливы оттого, что работа оценена!